Озаренные

— Нельзя! У него, наверное, семья, жена...

— Ничего ты не знаешь, что у него, — внушительно говорила Ксения Матвеевна. — Ты его семью не трогай и его от семьи не отрывай. Хорошего человека из семьи не вырвешь. Безвольного вырвешь — толку не будет, на две половинки только разорвешь... Есть и другая любовь — безответная... Горькая, одинокая, да любовь. Было и у меня похожее на твое... Полюбила я женатого человека. Сама была замужем. Знал ли он, не знал о том, что я его люблю, — трудно гадать. Кажется, знал. Жили мы в Мариуполе по соседству, на одной улице... Увижу я его утром — и солнце весь день для меня сияет. А не увижу — и в погожий день небо все в тучах... И казалось, будет любовь моя безответной. У него дочь. У меня сын. Муж мой человек славный, душевный. А не тянет к нему. — Ксения Матвеевна помолчала, раздумывая над чем-то. — Если бы тот желанный позвал, не пошла бы все равно к нему. Ведь семья, ее нельзя обидеть... А время повернуло все по-иному. Муж умер, вырос сын. Осталась я одна. Встретилась на фронте с Петром Львовичем. Он тоже овдовел, и пошли одним путем. Чувства ведь не стареют...

Ксения Матвеевна замолчала и дрожащими губами с материнской нежностью коснулась волос Вари:

— Годы пройдут, а чувство, глубокое, настоящее, останется, — шептала она. — Нечего тебе сидеть у моря, тоской сердце травить. Повидайся с Алексеем. Яснее станет, какой дорогой идти.

12

Горные работы на участке, где должны были испытывать «Скол», закончили быстро. Все детали машины уже были спущены в лаву, смонтированы. Затягивалась установка лебедки. И это мешало начать испытания.

— Барвинский тянет, — беседуя с Алексеем, возмущался Звенигора, — то у него слесарей нет, то нужно листы вырубить... Сотни отговорок. Не лежит у него душа к новому. Столкнется он с Лабахуа — будет бой.

Так и вышло. В понедельник после наряда, когда уже все разошлись из «нарядной», Лабахуа, не скрывая недовольства, спросил Барвинского:

— Анатолий Сергеевич, ну когда же последний срок установки лебедки?

Глядя куда-то в сторону, Барвинский процедил:

— Может быть, к субботе удастся сделать.

— А точнее?

— С какой точностью нужно определить срок — часовой, суточной? — поблескивая глазами, насмешливо спросил Барвинский. — Мы все точностей хотим. Горное дело не аптека. Я вот думал, как все, отдохнуть в воскресенье, а просидел на уклоне всю ночь. Устанавливал толкатель. Ни днем ни ночью покоя нет. А тут всякие эксперименты нужно проводить... Для этого институт есть, опытные шахты. Притащили нам бандуру, возись с ней, налаживай.

— Это ваше особое мнение, — остановил его Лабахуа. — Что ж, если вы заняты, Анатолий Сергеевич, придется другим людям поручить установку лебедки. У нас в Абхазии говорят: даже упрямую лозу можно подвязать...

Барвинский ничего не ответил и прошел в свою кабинку. Лабахуа слышал, как он вызывал бригадира слесарей.

Сидя в ожидании бригадира, Барвинский нервничал: «Черт меня дернул откровенничать!.. Теперь прославят на всю округу: антимеханизатор!.. Оттягивает испытания новой машины! Чего доброго, на бюро вытащат».

— Вам разве можно довериться? — сдержанно, но резко, сказал Барвинский вошедшему бригадиру. — Сколько долблю — выделите двух слесарей, установите им эту шарманку, пусть начинают испытания. Сам я, что ли, полезу устанавливать лебедку? На кой черт тогда вы мне нужны!

— Ругаться не нужно, Анатолий Сергеевич, — сказал бригадир. — Я не в услужении у вас. Трудно вас понять — то вы даете приказание установить лебедку, то снимаете слесарей на другие работы.

— А вы не рассуждайте! — крикнул Барвинский так, что кто-то, проходивший по «нарядной», приоткрыл, любопытствуя, дверь: не дерутся ли там?.. — Не рассуждайте, а ставьте лебедку! Я из-за вас антимеханизатором не хочу быть. Понятно?

— Остынете, тогда и вызывайте для разговора, — сказал бригадир и вышел.

Барвинский оторопел. «Нет, нужно уходить с «Глубокой». Конечно, я им всем как бельмо на глазу. С ними не дружу, в гости не хожу. Нужно перебираться на другую шахту. А на другой?.. Не лучше! Одно и то же. Понесло меня в угольную промышленность. Есть же счастливчики, работают в тишине, спокойно».

Он стал придумывать различные способы ухода из угольной промышленности. «В крайнем случае, пойду преподавать... Хотя бы в техникум. А здесь не останусь — хватит!

Вечером, перед третьей сменой, Барвинский зашел в «нарядную». Возле тумбы столпились шахтеры. Все увлеченно рассматривали рисунок, помещенный в «Шахтерском перце». Барвинский через головы взглянул на карикатуру. В вентиляционном штреке, на «Сколе», поднятом лебедкой, как на гамаке, под цветным курортным зонтиком лежал он. Размашистая подпись: «Новый» проект использования «Скола», авторство принадлежит механику Барвинскому».

— Это про кого разговор идет? — заметив Барвинского, спросил будто невзначай стоявший рядом Саньков.

— Не догадался, — хмыкнул кто-то, — наших механиков лебедкой подтягивают...

Барвинский отошел взбешенный. Он быстро направился к выходу. У порога встретился с Лабахуа. Поглощенный какими-то мыслями, главный инженер торопливо прошел мимо.