Озёрное чудо

— Там лимоны, апельсины, сладкое вино, там усатые грузины ждут давным-давно…

— Дикие вы люди…

— Кому что, Фая… Я на флоте пять лет отбухал, в иностранные порты заходили, потом на поезде через всю Россию колесил, но такой, Фая, красоты, как у нас, нигде не видел.

— Да-а-а, всякий кулик свое болото хвалит. А у вас болото и есть…. Нет, все же умница Августа, взяла твоего брата за шиворот и увезла из деревни. Спился бы здесь, по девкам избегался… Мне бы Августин характер…

Похоже, и Ванюшка, напряженно подслушивающий разговор, уверенный, что скоро молодуха и до него с Танькой доберется, и брат Илья разом вспомнили Августу, скуластую, плечистую карымку[15], неведомо какими брусничными шаньгами искусившую и окрутившую Степана, который, по мнению деревни, уродился самым бравым в семье Краснобаевых. Высокий, сухопарый, не чета другим братьям, краснорожим, коротконогим, осадистым, да к тому же — артист, музыкант. Оборотистая, напористая ка-рымка быстро прибрала Степана к рукам, спробовала и в доме Краснобаевых навести свои уставы, да нашла коса на камень, переломила сила силу, — свекр, и сам властный, мигом приструнил Августу, а потом и вовсе вымел поганой метлой. Но, как ни странно, Августа на то не обиделась, и даже зауважала свекра, — вернее, его крепкую руку.

— Не приведи бог такую бабу! — хоть и не видел Ванюшка брата в горничной теми, но живо вообразил, как Илья перекрестился. — Я бы такой жене на другой день после свадьбы рога обломал. Знай, баба, свое кривое веретено… Мне, Фая, боцман в юбке не нужен. На корабле всю плешь переел… Нет, Фая, я подкаблучником не буду. Этот номер у нас не пройдет. Я не брат Степан… Тут уж лучше разойтись, как в море корабли… Помню, приехал после флота в Бодайбо к Степану. Перед отъездом посидели с братом, песни семейные спели. Ну, брат мне в чемодан всякого барохлишка насовал: верблюжий свитер, брюки, полуботинки, бельишко, потом харчей подкинул: тушенки, сгущенки, кофе растворимое… И тут Августа с работы грянула. «Победа» у ей служебная, водитель, — всё как у путней. Посидела с нами маленько, открывает мой чемодан, глянула и… как давай оттуда все выбрасывать на диван. Накинулась на Степана: дескать, ты у меня спросил, что положить?! Степан начал было права качать, Августа хвать подлокотник от дивана и по башке его. Легонько, конечно, но… Брат, гляжу, весь сник и молча ушел спать в боковушку. Ну а я собрался и отвалил в заежку ночевать. Сказал ей на прощанье пару ласковых…

— Да вашей семейке не ругать бы Августу…

— Кто ее ругает?! Мать с отцом души не чают.

— Не ругать бы, а в ноженьки поклониться, что вашего Степана в люди вывела. Можно сказать, осчастливила.

— Во-во, и мать Гутю хвалит…

— А тут бы запился, загулялся…

— Почему сразу: запился, загулялся? Так уж все в деревне и пьют?!

— Да хоть поживет в достатке, по-человечьи.

— Живут они, конечно, богато, одного птичьего молока ишо нету, но что это за жизнь у Степана?! Врагу бы не пожелал. Он же перед сном топает строевым шагом к дивану, где Гутя спит; руку под козырек: «Ваше сковородне, Августа Николавна, дозвольте законному супругу к Вам прилечь… приналечь…»

— Тише ты!., конский врач… дети услышат!

— Да они уже спят без задних ног.

— Малой тихий-тихий, да в тихом омуте все черти водятся, — проворчала молодуха. — Себе не уме… Может и подслушать.

— Ванё-о… спишь? — спросил Илья.

Ванюшка хотел было ответить: «Сплю, братка…», но промолчал, лишь старательнее засопел, причмокивая губами.

— Спи-ит, как сурок.

Сердито забурчали пружины панцирной сетки, и в лад ей проворчала молодуха:

— Отстань, Илья, не лапай!.. Привык со своими… племенными телками…

— Ревнуешь? — усмехнулся Илья и тихонько, насмешливо пропел. — Ты не ревнуй, дорогая, к Черному морю меня…

— Нет, давай о деле поговорим…

Брат устало зевнул.

— Пресная ты, Фая, и сухая, как зачерствелая лепешка…

— Зато твои ухажерки — горячие ватрушки из печи. Ни стыда у них, ни совести…

— Какие ухажерки?! Кого ты плетешь?! Намантулишься, до кровати б доползти. Ухажерки… Ох, надоело мне твое бурчание. Как старая баба ворчишь… Пойду в тепляк[16] спать. Душно мне здесь…

— Нет, давай поговорим. Надо же что-то решать. Я тут жить не могу.

XX

Илья занервничал, поднялся с кровати, присел на краюшек.

— Вот ты все талдычишь — кочевать, а на кого мы Таньку с Ванькой оставим?!

— Кстати, ты вечно в разъездах и не знаешь, что они мне все нервы истрепали?!

Ванюшка мстительно затаился на своем топчане, скрадывая всякое слово про него и Таньку.

— Что вас мир не берет?.. Ребята послушные…

— Ага, послушные… Маленький — звереныш, не знаешь, что от него ожидать, чего он еще выкинет.