Озерное чудо

Озеро хлынуло в глаза, и душа сладостно защемилась, словно на качели, отлетевшей к небу и застывшей перед падением, словно Игорь с пылу и жару, со всего маху нырнул из перегретого до тошноты пыльного автобуса в стылое озеро, и вода запахнула за ним лето с немилосердным зноем. Автобус — ветхий мерин, узревший жильё — из последней моченьки трусил к чернеющему подле озера долгому селу. Вялые, сморённые путники ожили…позади триста пыльных, ухабистых вёрст забайкальскими степями, лесами… зашевелились, высматривая манатки, сваленные горой возле задней двери, выколачивая одежонку, отчего в автобусе повисла сладковатая пыль. В горлах запершило, народ закашлял, лишь два пьяных парня беспробудно дрыхли.

Сквозь лобовое стекло увиделись крайние деревенские избы.

— Во моя деревня, во мой дом родной!.. — смехом огласил балагуристый мужик Степан Уваров.

Игорь признал бывшего деревенского соседа на городском вокзале, но не отважился заговорить, лишь исподволь приглядывался. Степан мало вырос, весь в комель ушёл, а с летами осел, как садится, врастает в землю матёрый сруб, но в ширь раздался, — что поставь, что положь. Чернявый, вроде печная головёш-ка, со смолёвыми кудрями, что чудом выжили на затылке и над ушами, обрамляя прогонистую плешь, скуластый, губы вывернуты и приплюснуты, — Степан, напяль снежную сорочку, захлестнись тугой удавкой, мог сойти за африканца, что, миновав Байкал, дивом дивным забрёл в тайгу и степи, поблудил-поблудил да и осел на диком озёрном берегу. Смех смехом, а, видно, близко в русской родове Степана паслись тунгусы и буряты.

Мужик изредка, исподтишка косился на Игоря: городской по обличке и одёжке — тонкий, звонкий, с девьим румянцем на смуглых щеках и каштановой гривой до плеч, в облегающем чёрном свитере со стоячим воротом и серо-голубом джинсовом костюме, кои лишь из-под полы добывали форсистые ребята. Но и за городской обличкой виделся Степану деревенский малый Игорёха.

Замельтешили перед глазами спечённые на солнце и сморённые выхлопным угаром пыльные кусты; даже ягоды шиповника не могли проклюнуться сквозь пыльную наволочь и выказать приманчиво-спелую красноту. Ближе к низине побежал мимо автобуса ясный, прореженный березнячок и осинничек, а потом широко и вольно отпахнулась долина, голубоватыми волнами текущая от озера к изножью хребта.

Степан затормошил спящих в обнимку пьяных парней.

— Эй, робяты, кончай ночевать, приехали!

Сморенный паренёк поднял мятое лицо, слепо оглядел автобус и опять закрыл глаза, привалившись к мертвецки пьяному дружку.

— О красота, а! — Степан кивнул на парней. — Всё проспали. Теперичи, бляха-муха, будут гадать, приснился им город спьяну, или, в сам деле, в городе гостили. Будут хвастать — никто не поверит.

— Им, винопивцам, и жись-то вся, что сон похмельный, — проворчала пожилая тётка. — Лакают заразу почём зря. Совсем сдурели, спаси Господи, — тётка потаенно, мелконько перекрестилась.

— Но, едрёна вошь, однако, приехали, а? Отму-учились!.. — Степан хлёстко выбил кепку об колено и, прилепив обтёрханный блин на вольную плешь, ловко, разом с кивком головы подмигнул девчатам, сидящим напротив, — подморгнул глазом, вокруг которого зловеще растекся чернявый синяк. — Нюшка, Аришка! Приехали. Женихи-то, поди, заждались?.. Али городских подцепили?..

Девчушки — одна смуглая и долговязая, другая полноватая и рыжеватая — весело переглянулись и, покосившись на Игоря, вдруг разом засмеялись. Рыжая отмахнула чёлку, тяжело и непутно висящую над зеленоватыми, рысьими глазами, и насмешливо оглядела паренька от волнистой гривы до замшевых…или замшелых… полуботинок: ясно море, стиляга модная, сама голодная.

Абы скоротать время (…неближний свет от города до села), Игорь исподтишка присмотрелся к девчушкам: с лица невзрачные…да с лица воду не пить… но статью ладные зрелые, и, похоже, пэтэушницы[28], судя по сероватой, скучной одежонке казённого покроя. Хотел заплести с девчатами игривую беседу… насчёт картошки дров поджарить, но так и не придумал, о чём говорить с пэтэушными девахами, что лишь вчера рванули из деревни в город. Ладился уснуть, но на ухабистой, тряской дороге не то что вздремнуть, мёртвого можно разбудить.

II

В полсолнца пути от города по-московскому тракту долина реки Уды вольно отпахнулась лесостепью с крутолобыми, сухими увалами, со скалистыми вершинами, с одинокими и на усердном солнопёке кручеными-верчеными берёзами, с растущими вширь, коренастыми соснами, что кронами, словно зонтами, укрывали корявые стволы. Тихо и переливисто цвела миражная степь, синели потянутые дымкой далёкие таёжные хребты.