Озерные арабы

— Видели. Но каждый, кто увидит Хуфайз, становится заколдованным, и никто уже не может понять, что он говорит. Клянусь Аллахом, это правда. Один из фартусов видел этот остров много лет назад, когда я был еще мальчиком. Он разыскивал своих буйволов… Когда он вернулся, его речь была бессвязной, и мы поняли, что он видел Хуфайз.

Саддам сказал:

— Сайхут, великий шейх племени аль бу-мухаммед, пытался найти Хуфайз с целой флотилией лодок еще тогда, когда здесь были турки, но не нашел ничего. Говорят, что джинны прячут остров, когда кто-нибудь подходит к нему близко.

Я сделал несколько скептических замечаний, но Саддам настойчиво сказал:

— Нет, сахеб, Хуфайз действительно существует. Спросите кого угодно — хоть шейхов, хоть власти. Все знают про Хуфайз.

Мы зашагали по берегу к деревне, ступая по хрупкому ковру из белых витых ракушек размером от дюйма до полудюйма. Я осмотрел несколько из них, но они оказались пустыми. Мне интересно было узнать, принадлежат ли они пресноводным улиткам, которые летом переносят паразитов, вызывающих шистоматоз. Эти микроскопические плоские черви живут в воде в теплое время года. Они могут проникнуть через кожу человека и затем попадают в мочевой пузырь, где размножаются, вызывая кровотечение и часто сильные боли. Их яйца покидают тело человека с мочой, готовые начать новый цикл. Шистоматоз — бич озерного края, и все маданы страдают от него. Это неизбежное следствие их образа жизни.

Несколько девушек несли воду в глиняных кувшинах, держа их на голове. Чтобы наполнить кувшины, они заходили в воду всего на несколько футов от берега. Берег обычно используется как общественная уборная, и каждый кувшин наверняка содержал прелюбопытную коллекцию местных микробов. Теоретически каждый обитатель озер должен быть заражен дизентерией и множеством других эндемических заболеваний, но практически большинство маданов приобретают определенный иммунитет. Во всяком случае, яркий солнечный свет, по-видимому, убивает большинство микробов. Соблюдать какие-то меры предосторожности оказалось для меня нереальным — вот только я старался летом не заходить в воду вблизи деревень. Я ел пищу этих людей и пил ту же самую воду, часто пользовался их постельными принадлежностями и постоянно подвергался укусам комаров, песчаных мух и блох. За все те годы, что я провел на озерах, у меня один раз был синусит и один раз я перенес в легкой форме дизентерию, от которой вылечился за четыре дня. За исключением этих двух случаев, я не страдал ни от чего более тяжелого, чем головная боль.

Было бессмысленно волноваться по поводу болезней, которые я мог подхватить. Гораздо труднее было справиться с брезгливостью по отношению к еде и питью.

9. В глубине озерного края

Когда Саддам и я вместе с нашим хозяином вернулись в дом, солнце уже зашло за горизонт. Сахайн читал молитву, которую творят на закате. Среди маданов некоторые старики, в основном заиры, молились регулярно. Немногие, как Сахайн, читали только утренние и вечерние молитвы. Большинство же не молилось вовсе. Когда творили молитву, сначала клали перед собой брусочек священной земли из Кербелы, которого касались лбом, простираясь ниц. Брусочки хранились в небольшой корзине, висевшей на стене.

Закончив молитву, Сахайн положил брусочек обратно в корзину, разжег огонь и пригласил меня погреться у очага. Мальчик принес лампу — заполненную наполовину керосином бутылку с фитилем из полоски ткани; фитиль был закреплен в горлышке бутылки комком, слепленным из фиников. В соседнем доме тихо переговаривались двое мужчин. Слышно было каждое слово. Стены двух домов, каждая толщиной в одну циновку, отстояли друг от друга не более чем на два фута. Вскоре я понял, что эти люди не знали в своей жизни уединения и не стремились к нему. Они принимали как должное тот факт, что все, что касается одного из них, касается всех. Если в семье вспыхивала ссора, соседи были тут как тут, давая советы, становясь на ту или иную сторону и внося свою лепту в общий гвалт. Единственный способ поговорить наедине — отправиться с собеседником вдвоем в лодке. Но даже и в этом случае предмет разговора вскоре становился известным всем, так как люди были чрезвычайно любопытны и совершенно неспособны хранить что-либо в тайне.

После обеда начали собираться посетители. Когда, казалось, не было уже места даже для ребенка, двое или трое протискивались через дверь и ныряли в толпу. Стены из тростниковых циновок еще чуть-чуть выпячивались наружу, и гости наконец устраивались. Оставалось свободным только место у очага. Наши гребцы пели, а все остальные громко разговаривали, чтобы слышать друг друга. Хозяин угощал всех сигаретами, и даже совсем маленькие мальчики дымили, если им удавалось заполучить окурок. Снова и снова заваривали чай, в очаг подбрасывали топливо. Струи голубоватого дыма поднимались и плыли над нашими головами на фоне тростниковой крыши. Как хорошо мне было в этой первозданной обстановке!