Озерные арабы

Я предполагал, что Зикри, как и Дима, имеет четко очерченные границы, с тростниковыми массивами на твердых берегах. Но по мере того как лодка двигалась от одной группы плавучих островков к другой, я понял: то, что казалось мне границей озера, было на самом деле еще одной цепью островков, за которой снова была открытая вода и снова островки. Вода глубиной в восемь-десять футов была совершенно прозрачная. Под ее поверхностью спутанные заросли темной гибкой травы, похожей на морские водоросли, качались, влекомые течением. Это была наяда (Najas marina), водяное растение с острыми листьями, которое маданы называют сувайка. Они считают, что эти заросли — место нереста рыб. Десятка два пеликанов, нарядно-белых в ярких лучах солнца, с негодованием поплыли прочь от нашей лодки, повернувшись к нам большими желтыми клювами и не спуская с нас глаз. Саддам стал упрашивать меня подстрелить пеликана; маданы используют их горловые мешки для обтяжки барабанов. Но у взбудораженных птиц был столь комичный вид, что я, желая спасти их, возразил, что выстрел спугнет уток, темными рядами сидевших на воде вдали от нас. За пределами ружейного выстрела из тростника с шумом поднялась цапля-голиаф и, медленно и тяжело махая крыльями, полетела прочь. Один из моих спутников сказал:

— Если бы ты подстрелил ее, мяса хватило бы на всех. В ней веса не меньше, чем в овце, и мясо у нее вкусное.

Высоко над нами парили несколько орлов. На озерах почти всегда парят в небе орлы, как в Африке — грифы.

В заливчике на дальнем краю Зикри нам повстречались три лодки, в каждой из которых сидел мальчик. Возле лодок в воде плавали несколько рыб — на мой взгляд, дохлых. Один из людей Сахайна предложил подобрать их, но Сахайн нетерпеливо ответил;

— Не дури! Мы не знаем этих людей. Нам ни к чему раздражать их. Давай попросим их, и они наверняка дадут нам рыбы.

Мальчики сказали, что они из Рамлы, деревни близ Евфрата, и дали нам полдюжины рыбин, каждая весом около двух фунтов. Это были усачи, которых здесь называют бинни. Маданы травят рыбу зимой, а также весной, до паводка. Для этого они используют датуру (снадобье, которое покупают у местных торговцев). Его закатывают в шарики из муки и куриного помета. Датура усыпляет рыбу, и она всплывает, после чего собрать ее не стоит труда.

Я спросил Саддама, ловят ли маданы рыбу сетями. Он ответил:

— Нет, никогда. Только дикари используют сети. Члены племен бьют рыбу острогой.

— Кто такие «дикари»?

— Да просто дикари, презренные люди, которые ловят рыбу сетями. Они живут среди племен. Среди аль бу-мухаммед их много.

Саддам продекламировал двустишие о том, что «дикари», подобно ткачам и коробейникам, мастерам по металлу, огородникам и сабейцам,[12] — отщепенцы и не могут быть на равной ноге с членами племен, ибо занимаются торговлей. У самих маданов, как и у всех арабов племен, богатство, как таковое, не пользуется особым уважением, а торговля как род занятий совершенно презирается. Положение человека целиком определяется его характером, личными достоинствами и происхождением.

Пройдя озеро Зикри, мы снова вошли в густые заросли тростника. Задолго до Рамлы глубина проходов уменьшилась, и гребцы с трудом продвигали лодку вперед. Шесты из касаба вообще очень хрупки. Когда я впоследствии пытался идти с шестом, он сломался у меня при первом же толчке; но мои спутники налегали на них всем своим весом, каждый раз немного продвигая лодку вперед. Шесты делали из того же гигантского двадцатипятифутового касаба, который шейхи использовали для своих мадьяфов. Его можно было найти лишь в определенных районах озерного края. Маданы всегда берут с собой несколько запасных шестов, но нередко одним и тем же шестом пользуются много месяцев. В это утро, неуклюже залезая в лодку, я ухитрился сломать три шеста.

Добравшись наконец до Рамлы, мы достигли противоположной границы озерного края. Хотя вблизи деревни рос и тростник и камыш и люди передвигались ни лодках, среди домов и на открытой равнине за деревней стояли пальмы. Мы остановились в мадьяфе. Наш хозяин повел меня прогуляться по деревне, которая была перерезана глубокими полноводными каналами; через них были переброшены мостики из пальмовых стволов. Мы прошли мимо лавки, едва видной за грудами тростниковых циновок, и немного дальше остановились понаблюдать за семьей, которая изготовляла циновки. Старик сидел, скрестив ноги, на земле, у кучи сухого касаба; каждый стебель был футов восемь длиной и толщиной в средний палец руки. Старик разрезал стебли вдоль на две половинки изогнутым ножом и перебрасывал женщине, которая отбивала эти половинки деревянным пестиком, чтобы сделать их мягче, пользуясь утяжеленным концом пестика, имевшим короткую массивную поперечину. Она обрабатывала одновременно около двадцати половинок, уложив их друг возле друга. После этого мальчик сплетал их «елочкой». Циновки были размером примерно восемь на четыре фута. Наш хозяин сказал, что на одну циновку уходит два часа и платят за нее пятьдесят филсов (около шиллинга).