Озерные арабы

В то утро, выйдя из Эль-Кубаба, мы решили заночевать в мадьяфе Фалиха на берегу Вадийи. В прошлом году он гостеприимно принял меня и просил приехать еще раз. Я не сделал этого, так как был вообще предубежден против шейхов после моих встреч с некоторыми из них, когда я останавливался у Дугалда Стюарта в Амаре. Претенциозно-вульгарная обстановка городских домов шейхов выставляла их в невыгодном свете. После приема, оказанного мне Маджидом, я не чувствовал ни малейшего желания встретиться с его сыном и предложил идти прямо в Эль-Кубаб, но Ясин сказал:

— Нет, давайте заночуем у Фалиха. Он ведь совсем другой.

Через два часа Фалих устраивал меня в своем мадьяфе.

— Я надеялся, что ты в конце концов приедешь, — сказал он. — Я много слышал о твоих делах от маданов. Они всегда говорят о тебе как о своем докторе. Скоро вся наша деревня явится сюда за лекарствами, вот увидишь. Ты уже повидал озера. Теперь мы хотим получше узнать тебя. Удалось ли тебе подстрелить за последнее время хоть одного кабана? Как, ни одного? Тогда подожди немного, поднимется вода, и мы вместе пойдем на охоту.

Фалих наблюдал за очисткой каналов и укреплением берегов перед очередным паводком. Я остался у него на неделю, радуясь возможности поближе узнать земледельцев, отличавшихся от маданов. Каждое утро мы садились в тарраду Фалиха. Возвращались мы во второй половине дня, перекусив по пути в какой-нибудь деревне. Как он и предсказывал, каждый день в его мадьяф приходило много пациентов, и я принимал их до отъезда или по возвращении. В деревне заира Махайсина нам встретился Манати — тот самый, на которого напала дикая свинья. Я был потрясен, увидев, каким он стал хилым и согбенным, и вспомнил слова старика: «Эта свинья, можно сказать, прикончила Манати».

— Какой хороший парень! — сказал Фалих, указывая на одного из двух юношей, помогавших заиру Махайсину подавать еду. — Старик Сукуб, его отец, сейчас не может работать, и семью содержит Амара. Они очень бедные.

Он обратился к юноше:

— Ведь правда, что тебя назвали Амара, потому что мать родила тебя на базаре?

Амара улыбнулся и ответил:

— Да, правда. Но с тех пор я на базаре не бывал.

Тонкий, стройный, очень красивый, Амара был ловок и подвижен, но держался сдержанно, словно прирожденный аристократ. В противоположность ему, второй юноша, Сабайти, был неуклюж и далеко не красив, но явно имел добродушный характер. Фалих сказал мне, что отец Сабайти держит лавку в деревне, добавив, что эта семья зажиточная и очень гостеприимная. При этих словах Сабайти просто расцвел. На следующее утро оба они и несколько других юношей из деревни, лежавшей в пяти милях, поджидали меня возле мадьяфа, чтобы я сделал им обрезание. Когда я спросил Амару, как они потом собираются добраться домой, он ответил:

— Мы побудем здесь, пока острая боль не утихнет и не остановится кровь, а потом пойдем пешком.

Так они и сделали.

В своем мадьяфе Фалих держал себя, как подобает шейху его ранга, но в деревнях он вел себя по-дружески и без церемоний. Все жители деревень приветствовали его с трогательной теплотой. Впереди нас неслись дети, крича:

— Фалих идет!

А когда мы прибывали на место, их родители толпой окружали нас, и каждый уговаривал оказать честь его дому. Иногда Фалих бывал жестким, даже безжалостным, но за это они уважали его еще больше, и я никогда не слышал, чтобы какое-либо его решение назвали; несправедливым. Он соответствовал их идеалу шейха: человек благородного происхождения, он был вождем, которым восхищались, которому верили и которого боялись. Фалих был прекрасный стрелок и наездник и, не в пример другим шейхам, легко управлялся с лодкой. Из прочих шейхов Маджид и Мухаммед аль-Арайби, несмотря на преклонный возраст, все еще производили сильное впечатление, сохранив дух прежних — суровых боевых — времен. Большинство остальных шейхов, особенно молодые, были ленивые толстяки. Они постоянно пеклись о своем здоровье и пробовали всевозможные патентованные лекарства. Джасим, сын Мухаммеда аль-Арайби, был единственный, кто, по общему мнению, мог потягаться с Фалихом. Но он умер, и теперь люди говорили:

— Остался один Фалих.

Когда я неделей позже вернулся в Эль-Кубаб, я купил себе лодку, вместительную и более устойчивую, чем другие, заплатив за нее десять фунтов стерлингов. Лодка была почти новая, в хорошем состоянии. Ясин сказал:

— Ну, теперь ты один из нас. В этой лодке мы отвезем тебя куда угодно — в Сук-эш-Шуюх, в Кут-эль-Амару, в Басру, куда захочешь.

Мы вернулись на этой лодке в деревню Фалиха через шесть недель. Когда мы причалили, я с гордостью спросил его:

— Как ты находишь мою новую лодку?

— Неплоха! Но погоди, сейчас ты увидишь, что я приготовил для тебя.

Он отдал распоряжение одному из слуг, тот ушел и вскоре вернулся в совершенно новой тарраде. Темная, стройная, она скользила по воде, поблескивая бортами и высоко поднятым носом.