Озеро Черного Дракона

— Французы и баодаевцы, — шепотом произнес Бак,— а Кремня пока не вижу среди них.

— Поползи вокруг, приглядись, может быть, лежит где-нибудь связанный, — сказал Большой Ветер.

— И я с Баком! — заторопился Олененок.

— Здесь оставайся, сынок! — положил руку на плечо мальчика старый охотник.

Бак змеей пополз по земле и вскоре скрылся между деревьями.

— А кто бы это мог укрываться в пещере? — спросил Олененок.

— Кто же еще, кроме наших, — сказал Большой Ветер, — если па них наседают чужеземцы и баодаевцы.

— Жаль, мало их, — покачал головой Олененок. — Видишь, три — четыре винтовки только и стреляют из-за камней.

— Да, туговато им приходится. Выдыхаются уже.

— Надо побыстрее помочь им! — сверкнул глазами мальчик. — Чего ждать, Большой Ветер?

И он тут же, прижав оперенную стрелу к тетиве лука и с силой оттянув ее к правому уху, прицелился в одного из солдат.

— Ты что, с ума спятил?! — рассердился старый охотник. — Много ли мы сделаем вдвоем? Только погубим себя, а тем людям не поможем.

— Ничего они нам не сделают! — мрачно буркнул

Олененок. — Пусть попробуют нас найти между деревьями!

— Ну, убьем двоих врагов, а дальше что?

— Что ж делать?

— Что делать?.. — задумчиво произнес старый охотник. — Вот, если те, что в пещере, продержатся в ней до ночи, тогда...

— Что тогда, Большой Ветер? — оживился Олененок.

Старый охотник вытянул руку в сторону узкой расселины, что виднелась много правее пещеры, и сказал:

— Видишь?

— Вижу.

— Если до темноты они продержатся, мы проберемся к той расселине. Рядом с ней есть тропа, которая уходит в гору. По ней проберемся к пещере сверху... Там есть широкая щель. Через нее вытащим и спасем людей. Понял, Олененок?

**

*

Арба, запряженная буйволом, медленно приближалась к окраине Ханоя. Нгуен шел рядом. Хун-Петушок сидел в арбе, нагруженной гроздьями бананов и кокосовыми орехами. Они ехали в город со специальным заданием.

Мальчик с любопытством рассматривал окружающую местность.

Два цвета господствовали в Тонкинской дельте: ярко-зеленый — цвет рисовых полей и пальмовых рощ, и красновато-коричневый — цвет почвы дельты. Коричневой была земля, коричневыми от ила были воды Красной реки, и даже одежда крестьян, окрашенная растительной краской кю-нао, была коричневой.

Когда в знойный день в дельту врывается сильный ветер, в цвет кю-пао окрашиваются и воздух, и раститель

но

пость, и дома. Взметая тучи коричневой пыли, он покрывает ею весь Тонкин. Но сейчас, после почного ливня, растительность была свежей и умытой, сверкали зеркальные воды рисовых полей, поблескивали сочные листья кактусов и пальм, тянувшиеся вдоль дороги живыми изгородями.

— Дядя Нгуен, — вдруг прошептал Хун, — гляди!

У обочины дороги, на нижней ветви молодого платана, были подвешены две отрубленные головы. По их мертвым лицам нетрудно было догадаться, что они принадлежали совсем юным вьетнамцам — вероятно, лет шестнадцати — семнадцати.

— Наверно, партизаны? — спросил мальчик и крепко вцепился в руку Нгуена.

— Наши! — сурово ответил тот.

Показались первые дома городской окраины, и вот уже арба выехала на широкую многолюдную улицу Ханоя. Шурша шинами, буйвола обгоняли велосипедисты; спешили, позванивая колокольчиками, босоногие велорикши; мчались, отравляя знойный городской воздух удушливыми газами, автомобили и мотоциклы. На тротуарах бесконечной вереницей текли навстречу друт другу людские потоки.

Хун-Петушок впервые оказался в большом городе. Оп то и дело крутил головой, разглядывая высокие дома, автомобили, прохожих. Среди пешеходов было много чужеземцев, французских легионеров в белых каскетках и куртках из желтого тика и офицеров в гимнастерках цвета хаки, с короткими рукавами и брюками выше колен. Все они держали себя развязно, не уступали встречным дорогу, громко разговаривали, вызывающе смеялись. Часто встречались патрули из солдат, на перекрестках стояли полицейские.

Шагая по мостовой рядом с буйволом, Нгуен то и дело вздрагивал от пронзительных автомобильных сирен, испуганно сторонился мчащихся на большой скорости джипов с французскими офицерами.

— У, бешеные! — провожал он их ненавидящим взглядом.

А Хун-Петушок не мог скрыть своего восхищения.

Какие здесь широкие чистые улицы, какие красивые каменные дома! А сколько богатых магазинов, и что за диковинные товары выставлены в их огромных застекленных витринах! Никогда еще Хуну, выросшему в бедной вьетнамской деревушке, не приходилось видеть столько красивых вещей.

— Дядя Нгуен, а кто живет в этих домах? — кивнул он в сторону особняков.

— Чужеземцы, сынок.

— А где ж в этом городе вьетнамцы живут?

— Вьетнамцы? — Нгуен усмехнулся. — Увидишь, как к рынку начнем подъезжать.

— А можно нам войти в магазин и что-нибудь купить?

— Войти можно, да только товары в них не по карману бедным вьетнамцам.

Петушок умолк. Ему вспомнились слова Фама о том, что хотя и земля здесь вьетнамская и все эти красивые дома построены руками вьетнамцев, по живут в них и хозяйничают богатые чужеземцы.