Озеро призраков

В посёлке вечереет. От оврага пружинисто, как спутанная проволока, разматывается туман, обхватывает деревья, кустарники. Дышит влажной свежестью сад. Погромыхивает железками бортов проезжающая машина, зажигается в небе одна звездочка, вторая…

Мотоцикл заведён в гараж, завтра на нём можно будет ехать, куда угодно. Холодный лежит в руке Витька «Зенит» с новой, только что вставленной плёнкой, на которой сынишка его, Андрюшка, нащёлкает разных кошек, собак и своих друзей-приятелей. Мужики присаживаются и закуривают, светят в сумерках точками сигарет.

— Где это ты так насобачился по всем этим механизмам? — довольный, что ему отремонтировали аппарат, спрашивает Ивана Витёк. У Велихвостова скамейка высокая, и короткие ноги Тетерина болтаются в воздухе. — Ну, трубу там согнуть, резьбу какую нарезать, привернуть, строгануть, вытесать — я и сам могу. Но вот эта мелочь… Не волоку я в ней. А у тебя чутьё какое-то, как у собаки охотничьей на дичь.

— Голова у него, — отвечает Велихвостов. Он рад, что мотоцикл снова ожил и завтра он на нём поедет в подшефный совхоз сенокосить. — Самоделец он, понял. Слово такое есть. Кулибин — вот он кто.

Про Кулибина ему рассказал сын Гриша, ученик седьмого класса, сравнив Ивана с великим самоучкой. Серёга почесал тогда затылок, а потом подумал: верное сравнение — Шмонькин любой самокат может сделать и ох не скажет.

— А ты, Ванёк, никуда со своими поделками не совался? — снова спрашивает его Витёк. Ему думается: Иван — голова, и на тебе — в простых слесарях ходит. Ему пора изобретателем быть!

— А зачем мне это, — смеётся Иван. — На заводе, так там тоже шевелю мозгами: где какую гайку перевернёшь другой стороной, шпонку заменишь или ещё что перестроишь — дают премии по рационализации. Что ещё надо? Я ведь всё делаю без чертежей. Наобум, как у нас один инженер говорит. Так куда мне соваться?

— А надо бы, Ванёк! Смотришь, из тебя бы толк вышел, хороший толк, ты бы там навертел, а?

Иван потирает тёмные руки с вьевшейся в кожу металлической пылью и отвечает:

— Ничего не хочу. Я, понимаешь, большого чего-то такого сделать не могу. А вот переиначить что — могу. Увижу какую деталь — пружинку там, проволочку, — думаю: почему она так сделана, а нельзя ли её попроще сделать? А так чтобы… Нет, на этом пускай учёные работают.

— Ладно, — согласился Витёк. — Делаешь что хочешь, что можешь. Но всё равно ты голова, Ванёк! Умище у тебя неуёмный, вот. Всё хочешь до своего докопаться. Вот и получается, что ты всё можешь. Практик ты, понял?

— Понял, — усмехнулся Шмонькин, встал и поправил пиджак на плече, собираясь уходить.

— Постой, — усадил его снова на скамью Витёк. — Ты Месячкина случаем не знаешь?

Шмонькин подумал:

— Вроде бы нет. А что?

— Я считал — знаешь. Надо свести тебя с ним. Такой тоже мужик… Но наоборот, чем ты. Ты, к примеру, всё своими руками делаешь, практически, так сказать, в жизнь воплощаешь, а тот… Тот, как тебе бы это объяснить, теоретик, разные проекты составляет. Мне брат Лёшка о нём говорил. Брат у меня учитель. Так вот этот Месячкин завсегда с бумагой и карандашом. Лёшка говорил, что он математические обоснования законов этого, этого… Ньютона и ещё, как его, Каплера вроде какого-то, не помню точно, делал. Отвозил в Москву, ему ответы положительные присылали. Во голова! Он и огурцы без земли выращивал, вырастил — на засолку хватило. Теперь, брат говорит, думает, как родному Министерству обороны помочь — сделать так, чтобы хлеб годами не черствел. И другого много у него разного. Вам надо сойтись. Он бы чертил, а ты воплощал. Как, а?

— Время будет — сходим. Мужик, видать, головастый.

— Какая ещё голова-то…

— Ну будьте, мужики, — заторопился Шмонькин. — Мне пора.

— Будь здоров, Иван. Спасибо тебе, — говорит Велихвостов.

Ему вторит Тетерин, вешая фотоаппарат на плечо.

— Ну что вы! Не за что. Пустяки. — Иван машет на прощанье рукой и идёт домой.

Дома он ужинает, долго пьёт горячий чай и задумчиво поглядывает по сторонам. Потом убирает со стола и ложится спать. Катерина некоторое время лежит молча, словно спит, а потом, не выдержав молчания, опять задевает мужа.

— Лан, лан, ладно, — шевелит выгоревшими бровями Иван. — Не буду помогать никому. Буду только для дома. Хочешь, буду водить тебя царицей? Хочешь, буду выращивать огурцы без земли, много огурцов?.. Будет столько, что половину соседям отдашь.

— Опять соседям?

— Ну, не соседям. Продавать будешь. Хочешь?

— Обманешь, — говорит сквозь сон Екатерина.

— Не обману.

Не спит Иван. Мысли разные в голове ходят. «А интересно увидеть этого Месячкина, — думает он. — Видать, мужик башковитый, раз в науку полез. Нужно познакомиться…»

Уже рассветать начинает, а он и глаз не закрывал. Вдруг лёгкий стук в окно. Иван откидывает угол одеяла, приподнимается. За прозрачным стеклом — одним глазом Сёмка Фомин.

— Иван! — Он делает знаки Шмонькину рукой, чтобы подошёл.

— Чего надо? Жену разбудишь, — шёпотом говорит Иван и встаёт. Открывает створку окна, тихо, чтобы не скрипнула.

Сёмка отирает потное лицо, видно, бежал.

— Ярка обезножела, — смотрит он на Ивана.