— Обычные медицинские средства в данном случае бессильны, — объявил лекарь. — Кровопускание в данном случае совершенно бесполезно, ибо пациент — слабенький мальчик, к тому же малокровный, так что он должен питаться самым лучшим мясом, и желательно добавлять ему в питье красное вино.
— Подобные изменения в поведении и внешности могут иметь только одну причину, а именно — козни врага рода человеческого, — объявил капеллан.
— Что вы имеете в виду? – мрачно осведомился сир Ален.
— То, что человек не может сам по себе утратить навыки речи, — пояснил капеллан. — Разумная речь, равно как и дыхание, даны человеку самим Господом, и если они вдруг оставляют помянутого человека, то это следствие того самого, что я только что сказал.
— А что вы только что сказали? — уточнил сир Ален.
— Что это козни дьявола, — торжественно провозгласил капеллан.
Лекарь сердито добавил:
— Ни припарки, ни микстуры не помогают от козней дьявола, так что позвольте мне удалиться.
— Клянусь Господом, ни в чем не согрешившим! — вскричал сир Ален. — Как же нам, в таком случае, спасти моего сына?
— Для этого следует избавить его от власти дьявола, — сказал капеллан. — И я не вижу другого средства исцелить дух мальчика, кроме сурового обращения с его плотью. Видя, что телу, в которое он вселился, грозит большая опасность, дьявол обыкновенно устрашается и покидает свою жертву.
— Хорошо, — согласился сир Ален. Он выглядел совершенно разбитым. — Поступайте как считаете нужным, только покончите с этой бедой!
Таким образом, сир Ив был извлечен из его прежних покоев и лишен доброй компании. Его заперли в сыром и темном подвале, на обед подавали только хлеб и воду, и все общество мальчика составляло теперь распятие, повешенное на стене так грубо и небрежно, что Ив поневоле проникался сочувствием к Иисусу, хоть бы и деревянному.
И когда Ив касался креста рукой, ему чудилось, что крест теплый, как живое тело, — впрочем, по сравнению с влажными камнями стены так оно и выходило.
Иногда в камеру входил специально приставленный к Иву слуга. Он брал мальчика за локоть и выводил наружу, в светлые комнаты, где было сухо и грела жаровня. Там ожидал узника капеллан.
— Ты образумился, чадо? — спрашивал он, поначалу очень ласково.
Ив моргал светлыми ресницами, водил глазами из стороны в сторону, и столь великое множество впечатлений — после темной и пустой камеры — переполняло мальчика, что молчание его становилось еще более глубоким.
— Ты будешь наказан, — предупреждал капеллан отеческим тоном.
Но и на это Ив ничего не мог ответить, и тогда капеллан начинал сердиться, поносить Ива грубыми словами (на самом деле, конечно же, не самого Ива, но завладевшего им дьявола), и наследника Керморвана тычками и оплеухами гнали назад, в камеру, где оставляли на день, а то и на два вовсе без хлеба и воды.
Так продолжалось без малого месяц, как вдруг однажды дверь камеры распахнулась, и некто рослый и темный, пахнущий чесноком, ворвался туда.
— Вы здесь? — прошептал знакомый голос Эсперанса. — Чума на этого капеллана, мне пришлось подсыпать ему яду в питье, чтобы украсть ключи!
Ив не ответил, потому что по–прежнему не мог говорить. Эсперанс на ощупь отыскал его в глубоком мраке и, подхватив на руки, вынес наружу.
Там было так же темно, как и в подземелье, и по этому признаку Ив понял, что вокруг стоит глубокая ночь. Эсперанс, огромный, с шумным дыханием, крался по замку Керморван, подобно призраку. Он знал здесь все ходы и коридоры, он изучил каждую потайную дверь, и всякая лазейка была ему знакома.
С мальчиком на руках он выбрался на двор, и Ив едва не задохнулся от потоков свежего воздуха. Эсперанс подошел к маленькой дверце в стене и выскользнул из замка.
Ив спокойно заснул и пробудился только с рассветом. Он лежал на берегу моря. В сером небе медленно расцветало солнце. Волны спокойно, размеренно бились о берег.
Мальчик открыл глаза и увидел лицо Эсперанса. Как и прежде, оно могло заслонить солнце, но не в силах было загородить собою море.
— А знаете ли вы, что увидел мой предок в замке Неблагоразумного разбойника? — произнес Эсперанс.
В тот день сир Ив впервые услышал историю, окончание которой так и не узнала умирающая Азенор.
— …На вторую ночь тамплиер опять подошел к опочивальне дамы. Чудовище было там — оно лежало на полу, возле кровати, и рассматривало спящую даму. Никогда прежде не видел Эсперанс — я разумею того, первого Эсперанса, — такой глубокой грусти в глазах живого существа! Он был немало смущен увиденным и незаметно вернулся к себе в постель, где и ворочался до рассвета. Днем, гуляя с дамой возле замка, он спросил ее невзначай, не скучно ли ей жить здесь в одиночестве. Каково же было его удивление, когда она преспокойно рассказала ему о чудовище, которое прислуживает ей! Она говорила об этом так просто, словно речь шла о самом обыкновенном деле.
«Но кто оно, это чудовище? — допытывался тамплиер. — Что оно такое?»