Ожерелье для дьявола

В теплый салон Аглаи, в котором благоухали огромные лилии из теплиц Баньоле, новости доходили быстро. Они приходили с последними снегопадами не желающей уходить зимы, вместе с первыми весенними ветрами весны, которая никак не хотела наступать. Ливневые дожди ежедневно обрушивались на королевство, резкое потепление ускоряло таяние снега, создавая катастрофические наводнения, усиливая нищету, порождая повсюду гнев и ненависть.

Когда в Париже стало известно, что королеве наконец удалось уговорить короля купить Сен-Клу, это вызвало взрыв гнева. В клубах и кафе, в масонских ложах и пригородах царили ярость и бурное негодование. С необыкновенной энергией разразились куплетисты. Тем не менее как-то не замечалось, что герцог Орлеанский заканчивал строительство Пале-Рояля на шесть миллионов, полученных от продажи Сен-Клу, и два миллиона от продажи своих экипажей для охоты графу д'Артуа. Всю семью Орлеанов превозносили до небес, а королеву втаптывали в грязь. 27 марта сто один залп пушек возвестил всему Парижу, что Мария-Антуанетта благополучно родила сына. Но это не произвело истинной радости, не вызвало радостных возгласов, как это было четыре года назад при рождении наследника.

Париж находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Желая примирения с Церковью, граф Прованский и барон де Бретей получили официальное разрешение на арест Бомарше. Удачливый автор «Женитьбы Фигаро» был отправлен для размышлений в Сен-Лазар, тюрьму для мошенников, хулиганов и грабителей — неотвратимое наказание за злословие в адрес монсеньера де Жюине, архиепископа Парижа, в одной из его песенок. Он с трудом избежал наказания плетьми, как это происходило со всеми вновь прибывшими. К счастью, он пробыл в тюрьме всего лишь пять дней, а едва лишь выйдя оттуда, поспешил за утешением к друзьям королевы. Ему было обещано, что его «Севильский цирюльник» будет поставлен в Трианоне, что сама королева будет исполнять роль Розины. Это было прямое неповиновение указу короля.

Париж обрел также своего врача. Граф Александр де Калиостро поселился на улице Сен-Клод в Маре в прекрасном особняке Орвилье, снятом для него кардиналом Роганом. Успех его был огромен, он мог сравниться разве что с успехом графа де Сен-Жермена. Говорили, что он может получать золото, бриллианты, что он обладает эликсиром вечной молодости, что он может излечить любую болезнь, что он предсказывает будущее и сотни других вещей. У его дверей всегда была толпа народу.

Тем временем Жиль жил только ожиданием того дня, когда он будет в состоянии покинуть Эрмитаж и сам сможет нанести визит этому человеку. Главная ценность этого человека для Жиля заключалась лишь в том, что он знал, где находится Жюдит.

Однако, по мере того, как силы возвращались к нему, властное личико Аглаи печалилось. Однажды апрельским утром, во время их утренней прогулки по саду, она не смогла сдержать глубокого вздоха сожаления:

— Еще немного, и вы будете здоровы, друг мой. Еще немного, и мы больше не увидимся.

— Не увидимся? Но почему же? Вы не будете принимать меня в своем доме, потому что я больше не ваш больной? Мне бы это принесло большое огорчение.

— Вы думаете? Ваше сердце занято скорее другими заботами, чем заботами о друге.

Они остановились возле только что распустившихся георгинов. Жиль ласково взял ее руку, поцеловал.

— Друг! Вы для меня много больше, чем друг.

— Тогда сестра? Пусть так и будет. Я буду вашей сестрой. Я буду счастлива, если однажды вам потребуюсь.

На ее лице появилась печальная улыбка.

— Будущее предстает передо мной таким темным, мой дорогой Жиль. То, что я слышу вокруг себя, повергает меня в дрожь. Я боюсь, что впереди очень грозные времена. Будут разъединены семьи: отцы будут отказываться от своих сыновей, брат будет ненавидеть сестру…

— Ненавидеть вас? Вас? Эту грацию, прелесть, ласку, щедрость?

— Я любовница герцога Шартрского, скоро он будет герцогом Орлеанским, поскольку его отец стар. Я буду в другом лагере, чем вы. В сердце Филиппа медленно накапливается ненависть. Медленно, но верно. Однажды эта ненависть охватит его полностью. Он мог бы жить счастливо и беззаботно, но вся эта возня в Версале делает из него бешеного волка. И в этот день, да, именно тогда вы возненавидите меня.

— Никогда! Даже если семья Орлеанов поднимет открытый бунт, вы останетесь для меня самой дорогой из всех женщин.

— Вы в этом уверены?

— Клянусь моей честью! И моей нежностью к вам!

Она улыбнулась ему, отбросив прядь, упавшую на лоб:

— Дай Бог, чтобы я никогда не напоминала вам об этом, мой дорогой друг.

ДВА ЖЕНСКИХ СЕРДЦА

Два месяца спустя Жиль де Турнемин, наконец-то слившийся со своим Мерлином, вместе с ним созерцали молчаливый фасад дома Калиостро.