Ожерелье для моей Серминаз

Но зачем думать о сложном, когда так хороню вокруг? Жизнь вне дома веселее, словно, вырвавшись из горных ущелий, расправляешь могучие крылья. Не потому ли горцы дальних аулов все чаще изъявляют желание спуститься с вершин вниз, поближе к главным артериям жизни? Впрочем, нельзя, конечно, сказать, что в горах жить неинтересно. Просто люди почувствовали себя хозяевами земли и теперь сами выбирают свои пути.

Вот и я шагаю по-хозяйски по родной земле, и так мне хорошо идти, что я ничуть не завидую тем, кто мчится мимо, втиснутый в быструю машину. Вот обгоняет меня такси с зеленым глазком, шофер останавливается, гостеприимно распахивает дверь. Это парень моих лет, в белой сорочке и черных очках. Наверное, наскучило ехать одному.

Я подхожу, наклоняюсь, спрашиваю:

— Свободен?

— Свободен, — отвечает он бодрым голосом.

— Да здравствует свобода! — говорю я и захлопываю дверцу.

Он, конечно, приставил палец ко лбу, потом красноречиво постучал им по баранке. А я помахал ему рукой — мол, не обижайся, парень, если бы ты нес в руках подарок невесте, то у тебя, может, и того бы меньше в голове осталось.

Места эти известны своим ароматным чаем. На холмике стоит чайхана, крытая разноцветным шифером, — сияет, как округлый медальон на ковре. У дороги вывеска: «Что может быть в жаркую пору лучше стаканчика чая?» Да, таких знатоков приготовления чая, как здесь, не найти нигде. И все же выпить стаканчик холодного вина было бы не хуже, особенно такого вина, какое подают у нас в ауле в погребке Писаха. И как-то сами собой возникают у меня в голове первые строчки будущих стихов:

Кубачинскими бокалами в чеканке золотой
Пил вино я из Геджуха — чистый сок земли родной.

Придумывая остальные строки, я подходил к аулу Губден.

Губден — аул искусных сапожников, так же как Кубачи — аул златокузнецов, Чарах — ковровщиц, Унцукуль — деревообделочников, Анди — мастеров прославленных бурок, Балхар — мастеров керамики, а Катагни — мебельщиков.

Вокруг Губдена нет ни садов, ни гор, только странные холмы, похожие на древние курганы. Они не зеленые, а какие-то дымчатые, и кто знает, может, покоятся под ними предки забытого племени, а может, там погребен целый город, столица какого-то древнего государства. Нашли ведь недавно между Губденом и Уллубий-аулом похороненный город, названный историками Урцеки — по названию местности. Обнаружили его камнедобытчики, когда стали искать камень для строительства Изберга — молодого нефтяного города на берегу Каспия. И как же обрадовались они, найдя такой подземный клад! И потом гордо писали, что перевыполнили план процентов на семьсот с лишним, хотя камни эти добыли не они, а их отдаленные предки, вырубавшие глыбы для своего цветущего города, не уступавшего тогдашнему Дербенту.

4

Губден похож на древний город. Дома из тесаного желтоватого камня, плоские крыши, а фасады, выкрашенные в разные цвета, смотрят на восток.

Я подходил к аулу, когда меня догнал странник, проделавший, как видно, долгий путь. По одежде и длинной кривой палке-ярлыге я признал в нем чабана и вежливо осведомился: хорош ли приплод в его отаре?

Говорить с ним было трудно, так как он неимоверно заикался, и мне приходилось то и дело подсказывать нужное слово. Так что фактически говорил я, а он только кивал. Но все равно было интересно. Он не без труда сообщил мне, что четыре месяца не был дома: перегонял отару с Черных земель в горы да разведывал новые пастбища на альпийских лугах — и вот теперь с радостью идет на короткую побывку. Этот чабан оказался чудесным человеком, не то что чарахский пастух. Звали его Раджаб. Он дал мне понять, что обидится, если я откажусь стать его гостем (согласитесь, что уж это-то мне было неловко ему подсказывать!).

— Мы же старые кунаки! — сказал Раджаб.

— Но я тебя совсем но знаю!

— Ты можешь не помнить, молод еще. А я вот твердо знаю, что твой дядя у моего дяди на базаре петуха покупал.

Ну можно ли было после этого отказать ему? И я пошел вместе с ним к сакле, которая оказалась в самом начале аульной улицы.

По дороге чабан наговорил столько хороших слов о своей гостеприимной и хозяйственной жене, что, помогая ему рассказывать — в меру своих слабых сил, — я выяснил: жить у него буду как в райских садах аллаха.

Открыв двери дома, чабан торжественно объявил:

— Халима, выйди и приветствуй нас, я веду гостя!

Вначале была полная тишина, потом во всех углах просторного дома что-то загудело, заворковало, защебетало, и в большую комнату, куда мы вошли с хозяином, выскочило восемь девушек и девочек, от семнадцати лет и моложе, моложе, моложе — до двухлетней девчушки, которая тащила за собой куклу с себя ростом. Увидев меня, девушки смутились, но радость по поводу возвращения отца была столь велика, что они принялись хором кричать: «Папа! Папа!», а двухлетняя заревела. Чабан подхватил девчушку на руки, отчего ее слезы немедля высохли, и встревоженно спросил:

— А где же мама?

— Мама еще на прошлой педеле уехала к бабушке, а нам поручила вести хозяйство.