Ожерелье королевы

— Так вот, Мари Жосель, моя мать, вместо того, чтобы на всю жизнь проникнуться гордостью и признательностью за честь, которую он ей оказал, начала с того, что разорила отца, — впрочем, это было нетрудно,

— удовлетворяя тем немногим, чем обладал ее муж, ненасытность своих требований. Сократив его состояние до такой степени, что пришлось продать последний кусок земли, она убедила его, что он должен ехать в Париж и там отстаивать права, которые он имел как носитель своего имени. Соблазнить отца было легко, а быть может, он надеялся и на справедливость короля. И вот, обратив в деньги то малое, чем он владел, отец уехал.

Кроме меня, у отца были еще сын и дочь. Сын, такой же несчастливый, как и он, влачит жалкое существование в армии; дочь, моя бедная сестра, была брошена накануне отъезда отца в Париж перед домом одного фермера, ее крестного.

На это путешествие ушли последние деньги, которые у нас оставались. Отец устал от бесплодных и бесполезных просьб. Мы очень редко видели его дома, куда он принес с собой нищету и где знал только нищету. В его отсутствие мать, которой необходимо было на ком-то сорвать зло, ожесточилась против меня.

Мой отец заболел; сначала он вынужден был сидеть в комнате, потом — не вставать с постели. Меня заставили уйти из комнаты отца под тем предлогом, что мое присутствие утомляет его, что он устал от моей беготни и шума. Изгнанная из его комнаты, я оказалась во власти матери Она научила меня одной фразе, сопровождая уроки побоями и колотушками. Потом, когда я выучила наизусть эту унизительную фразу, которую я инстинктивно не желала запоминать, когда глаза у меня покраснели от слез, она заставила меня спуститься к двери на улицу, а от двери толкнула к первому встречному с добрым лицом и приказала выпалить эту фразу, если я не хочу, чтобы она избила меня до смерти.

— Что же это за фраза? — спросила старшая дама.

— Вот эта фраза, — отвечала Жанна:

— «Сударь, сжальтесь над маленькой сироткой, по прямой линии потомком Генриха Валуа».

— Фу, какая гадость! — с жестом отвращения воскликнула старшая посетительница.

— Какое же впечатление производила эта фраза на тех, к кому вы с ней обращались? — спросила младшая.

— О, Господи! Именно такое, на какое и рассчитывала моя мать, сударыня: я приносила домой немного денег, а отец мог на несколько дней отдалить ужасное будущее, которое ему грозило, — больницу.

Черты старшей женщины исказились, на глазах младшей показались слезы.

— В конце концов, сударыни, хотя это отвратительное ремесло и дало некоторое облегчение отцу, я взбунтовалась. Однажды, вместо того, чтобы бежать за прохожими и преследовать их этой привычной фразой, я села на каменную тумбу и так просидела часть дня, подавленная горем. Вечером я вернулась домой с пустыми руками. Мать избила меня так, что на следующий день я заболела. Отец, лишенный всякой помощи, вынужден был уехать в больницу, там он и умер.

— Какая ужасная история! — прошептали обе дамы.

— Но что же вы делали, когда умер ваш отец? — спросила младшая посетительница.

— Господь сжалился надо мной. Через месяц после смерти моего несчастного отца мать сбежала с солдатом, своим любовником, а нас с братом бросила.

— И вы остались сиротами?

— Сударыня! В противоположность другим детям мы не были сиротами — у нас была мать. Нас приютила общественная благотворительность. Но так как для нас просить милостыню было тяжело, то мы просили ее только на самое необходимое. Бог повелел своим созданиям стремиться жить.

— Увы!

— Что еще сказать вам, сударыни? Однажды я имела счастье встретить карету, которая медленно поднималась к Сен-Марсельскому предместью; на запятках стояли четверо лакеев; в карете сидела красивая и еще молодая женщина; я протянула руку; она стала меня расспрашивать; мой ответ и мое имя сначала поразили ее, потом вызвали недоверие. Я дала ей адрес приюта и все необходимые сведения. Уже на следующий день она знала, что я не лгала; она взяла нас — и брата, и меня: брата отдала в армию, а меня — в швейную мастерскую. Таким образом, мы оба были спасены от голода.

— Эта дама была госпожа де Буланвилье?

— Она самая.

— Она, кажется, умерла?

— Да, и ее смерть столкнула меня в бездну.

— Но ведь ее муж еще жив, и он богат!

— Никому иному, как ее мужу, сударыня, я обязана всеми страданиями юной девушки, так же, как матери обязана всеми несчастьями ребенка. Я выросла, и, быть может, похорошела, он это заметил; он хотел взять определенную плату за свои благодеяния — я отказалась. Тем временем госпожа де Буланвилье умерла, а я, я, которая вышла замуж за храброго и преданного военного, господина де ла Мотта, оказалась в разлуке с мужем и после ее смерти стала еще более одинока, чем после смерти отца.

Такова моя история, сударыни. Я сократила ее: страдания всегда длительны, и от рассказа о них надо избавлять людей счастливых, даже если это благодетели, какими представляетесь мне вы, сударыни.

Продолжительное молчание наступило вслед за последним периодом истории г-жи де ла Мотт.

Нарушила его старшая дама.

— А что делает ваш муж? — спросила она.