Ожерелье королевы

К несчастью для Месмера, по прибытии в Вену он обнаружил обосновавшегося там соперника. Увидев это, Месмер, будучи человеком, наделенным богатым воображением, заявил, что он отказывается от магнитов как от вещей бесполезных и что отныне он будет лечить не минеральным магнетизмом, но животным магнетизмом.

Это слово, сказанное как новое слово в науке, не означало, однако, нового открытия: магнетизм, известный у древних, использовался и в египетских посвящениях в таинства, и в греческом пифиизме; в средние века он сохранялся как традиция; Месмер приступил к изучению этой науки, разрозненной и порхающей подобно тем блуждающим огонькам, которые ночью пробегают над прудами; он создал из нее законченную теорию, единую систему, которой дал имя «месмеризм».

Он приехал во Францию, принял из рук Доктора Шторка и окулиста Венцеля семнадцатилетнюю девушку, страдавшую заболеванием печени и слепотой, и через три месяца заболевание было вылечено, слепая видела совершенно ясно.

Это исцеление убедило множество людей, среди них врача по фамилии Делон: из врага он сделался приверженцем.

С этого момента слава Месмера все возрастала: Академия высказалась против новатора, двор высказался за него.

Французский же народ был увлечен: его неудержимо влекло к себе это странное чудо месмеровского флюида, который, по утверждениям адептов Месмера, возвращал здоровье больным, делал безумцев разумными, а мудрецов — безумцами.

Таким образом, этот человек, который по прибытии в Париж не нашел никакой поддержки, даже со стороны королевы, его соотечественницы, охотно поддерживавшей своих земляков, этот человек поистине царил в общественном мнении, оставив далеко позади себя короля, о котором никогда не говорили, г-на де Лафайета note 27, о котором еще не говорили, и г-на де Неккера note 28, о котором больше не говорили.

Глава 17. ЧАН

Картина эпохи, которую мы попытались нарисовать в предыдущей главе, в которой жили наши герои, и людей, которые занимали умы, может извинить в глазах читателя то невыразимое рвение, с каким парижане стремились попасть на зрелища исцеления, устраиваемые публично Месмером.

Так, даже король Людовик XVI, который если и не любопытствовал, то, во всяком случае, ценил новинки, поднимавшие шум в его добром городе Париже, разрешил королеве, при условии, как помнит читатель, что августейшую посетительницу будет сопровождать одна из принцесс, даже король позволил королеве один раз увидеть, в свою очередь, то, что видели все.

Это было через два дня после того визита, который нанес г-же де ла Мотт г-н кардинал де Роан.

Небо, ясное и голубое, зажигало первые звезды, когда г-жа де ла Мотт, одетая так, как одеваются элегантные женщины, являющие все признаки богатства, въехала в фиакре — госпожа Клотильда выбрала самый новенький, какой только могла, — на Вандомскую площадь и остановилась напротив дома величественного вида.

Это был дом доктора Месмера.

Помимо фиакра графини де ла Мотт, великое множество экипажей и портшезов стояло перед этим домом, а помимо экипажей и портшезов, человек двести — триста любопытных топтались по грязи и поджидали выхода исцеленных больных или прихода больных, нуждавшихся в исцелении.

Больные, почти сплошь богатые и титулованные, приезжали в каретах с гербами, их выносили и несли лакеи, и этот груз, завернутый в меховые шубы или в атласные длинные женские накидки, служил немалым утешением для несчастных, голодных и полуголых, которые видели у этих дверей явное доказательство того, что Бог делает людей здоровыми или нездоровыми, не справляясь об их генеалогическом древе.

И вот через эту толпу, жаловавшуюся, насмехавшуюся, восхищавшуюся, а главным образом — шептавшуюся, прошествовала в маске графиня де ла Мотт, прямая и спокойная; ее шествие не оставило других следов, кроме фразы, повторяемой, пока она проходила:

— Ну, эта, видать, не такая уж больная!

Но если графиня де ла Мотт не была больна, что было ей делать у Месмера?

В самом деле: графиня де ла Мотт много думала о своей беседе с кардиналом де Роаном, а главное — о том особом внимании, коим кардинал почтил коробочку с портретом, забытую или, вернее, потерянную у нее.

И так как в имени владелицы коробочки с портретом и заключался секрет внезапной любезности кардинала, графиня де ла Мотт подумала о двух способах узнать это имя.

Сперва она прибегла к наиболее простому.

Она съездила в Версаль, чтобы навести справки в бюро благотворительного учреждения о дамах-немках.

Читателю нетрудно догадаться, что там она никаких разъяснений не получила.

Спросить прямо де Роана об имени, которое он заподозрил, значило, во-первых, показать ему, что у нее возникли кое-какие мысли на его счет, а во-вторых, это значило отказаться от удовольствия и от заслуги сделать открытие вопреки всем на свете и без всяких возможностей.

И раз тайна была и в поступке дам, посетивших Жанну, и в удивлении и в недомолвках де Роана, стало быть, тайно и надо было узнать разгадку всех этих загадок.

К тому же для такой женщины, как Жанна, в борьбе с неведомым была неотразимая прелесть.