Ожерелье королевы

В то время, как она производила эту операцию, Калиостро ни разу не повернул головы, он смотрел на вновь распустившиеся цветы на балконе. Таким образом, Олива могла безбоязненно и удачно привести свой замысел в исполнение.

Когда граф удалился. Олива спустила с балкона слепок ключа в коробочке, и Жанна получила его вместе с запиской.

На следующий день, часов в двенадцать, арбалет — средство необыкновенное и быстрое, средство, которое по сравнению с перепиской при помощи нити был тем же, чем ныне телеграф является по сравнению с верховым курьером, — этот арбалет метнул нижеследующую записку:

«Моя самая дорогая на свете! Сегодня в одиннадцать вечера, когда Ваш ревнивец удалится, спуститесь, откройте засовы, и Вы очутитесь в объятиях той, которая называет себя Вашим любящим другом».

В одиннадцать часов она спустилась, не вызвав у графа никаких подозрений. Внизу она встретила Жанну — та нежно обняла ее, посадила в карету, стоявшую на бульваре, и отправилась со своей совершенно ошеломленной и трепещущей подругой в двухчасовую прогулку, во время которой обе спутницы без передышки обменивались секретами, поцелуями и планами на будущее.

Наконец Жанна посоветовала Оливе вернуться, чтобы не возбуждать ни малейших подозрений у ее покровителя. Она только что узнала, что этот покровитель — Калиостро. Она страшилась этого человека и для полной безопасности держал? свои планы в глубочайшей тайне.

Олива доверилась ей безоглядно: Босир, полиция, жизнь с любовником тайком от семьи.

Одной было известно все, другая не знала ничего: такова была дружба, в которой поклялись эти две женщины.

С этого дня им уже не нужен был ни арбалет, ни даже нитка — у Жанны был ключ. И она заставляла Оливу спускаться по своей прихоти.

Глава 8. СВИДАНИЕ

Как только де Шарни приехал к себе в имение, он, после первых визитов, заперся у себя, ибо врач приказал ему не принимать больше никого и сидеть дома, и распоряжение это было выполнено столь скрупулезно, что ни один житель кантона не видел больше героя морского сражения, наделавшего столько шуму во всей Франции, равно как и юные девицы, которые все, как одна, старались его увидеть, потому что было общеизвестно, что он храбр, и потому что люди говорили, что он красив.

Де Шарни не прожил там, однако, и трех дней. Ночью он уехал из своего поместья на спокойном и быстроногом коне. Восемь часов спустя он уже был в Версале. Через посредство своего камердинера он снял там за парком домик.

Меньше чем через две недели, он уже знал все дворцовые обычаи, обычаи телохранителей, знал часы, когда птица прилетает пить из луж и когда пробегает лань, вытягивая перепуганную мордочку. Ему уже были известны и сладостные мгновения тишины, и сладостные мгновения прогулок королевы или ее дам, и время обхода дозорных. Словом, он издали жил вместе с теми, кто жил в этом самом Трианоне — храме его безрассудного поклонения.

Вскоре окна ему было уже недостаточно. Оно было слишком далеко от звуков и от огней. Однажды ночью он выпрыгнул из окна на газон, не встретив, само собой разумеется, ни собак, ни телохранителей, и погрузился в восхитительное и опасное наслаждение ходить по опушке молодого леса, по границе, отделявшей густую тень от лунного света, наблюдать оттуда за силуэтами, черными и тусклыми, мелькавшими за белыми занавесками апартаментов королевы.

Так он видел ее каждый день, она же ничего не знала.

Однажды вечером, когда Шарни вернулся, когда два часа протекли после его последнего «прости», которое он шептал растаявшей тени, когда звездная роса начинала образовывать на листьях плюща белые жемчужины, когда он уже собрался отойти от окна и лечь в постель, его слуха коснулся звук ключа в замочной скважине. Он вернулся на свой наблюдательный пункт и прислушался.

Час был поздний, еще не отзвучал полночный звон на самых отдаленных приходских церквах Версаля, и Шарни был удивлен, услышав непривычный для него звук.

Строптивая замочная скважина помещалась в парковой калитке, которая находилась приблизительно в двадцати пяти шагах от домика Оливье и никогда не открывалась, за исключением дней большой охоты — в эти дни через нее проносили корзины с Дичью.

Шарни обратил внимание, что люди, которые открывали дверь, не разговаривали; они задвинули засовы и вышли на аллею, проходившую под окнами его домика.

Деревца и вьющиеся ветви виноградных лоз закрывали ставни и стены вполне достаточно для того, чтобы эти люди могли Пройти незамеченными.

И только по звуку развевавшихся юбок он понял, что это две женщины, шелковые короткие накидки которых задевали за ветки.

Женщин, свернувших на большую аллею, расположенную напротив окна Шарни, озарил свет лунного луча, и Оливье чуть не вскрикнул от радостного изумления, узнав осанку и прическу Марии-Антуанетты, а также нижнюю часть ее лица, которая, несмотря на тень, отбрасываемую ее шляпой, была освещена. В руке она держала чудесную розу.