Ожерелье королевы

Ваше величество!

Невзирая на все тяготы и мучения, выпавшие мне на долю, доныне у меня не вырвалось ни единой жалобы. Все уловки, которые пошли в ход, чтобы исторгнуть у меня признание, лишь укрепляют меня в решимости не бросать тень на мою государыню.

Однако, хоть я и пребываю в уверенности, что мое постоянство и скромность помогут мне спастись от угрозы, которая надо мной нависла, признаюсь Вам, что усилия родственников раба (так королева называла кардинала в те дни, когда между ними царило согласие) внушают мне большой страх.

Долгое заточение, бесчисленные очные ставки, стыд и отчаяние при мысли о том, что меня обвиняют в преступлении, коего я не совершала, поколебали мое мужество: боюсь, что мое упорство дрогнет под тяжестью стольких ударов одновременно.

Ваше величество, Вы единым словом можете положить конец моим мучениям; для этого довольно будет вмешательства господина де Бретейля: он может представить это дело министру (то есть королю) в том свете, в каком сам сочтет нужным, и так, чтобы на Вас, Ваше величество, не легло ни малейшей тени. На это письмо я решилась лишь под влиянием страха, что мне придется все рассказать, и я убеждена, Ваше величество, что Вы поймете мои мотивы и примете меры, чтобы облегчить мне тяготы моего положения.

Засим с глубоким почтением остаюсь смиреннейшей и покорнейшей слугой Вашего величества

графиней де Валуа де Ламотт.

Как мы видим, Жанна все рассчитала.

Или это письмо попадет к королеве и ужаснет ее тем, что после стольких испытаний Жанна обращается к ней с такой дерзкой настойчивостью; тогда утомленная борьбой Мария Антуанетта решится освободить Жанну, которую не усмирили ни тюрьма, ни следствие.

Или, что гораздо правдоподобнее, судя по концу письма, Жанна не возлагала на письмо никаких надежд, и это легко доказать: роль королевы в деле была такова, что она никак не могла вмешаться в следствие, не погубив этим себя. Поэтому мы можем быть уверены: Жанна нисколько не надеялась, что ее письмо передадут королеве.

Она знала, что вся ее охрана предана коменданту Бастилии, а значит, и г-ну де Бретейлю. Она знала, что вся Франция норовит использовать дело об ожерелье для политических целей, – такого не бывало со времен парламента г-на де Мопу[148]. Ясно было, что человек, которому она доверит письмо, либо отдаст его коменданту, либо оставит его себе, либо вручит судьям, принадлежащим к той же партии, что и он. Словом, Жанна сделала все, от нее зависящее, чтобы это письмо, в чьих бы руках оно ни оказалось, послужило дрожжами, на которых взойдут ненависть, недоверие и презрение к королеве.

Одновременно графиня сочинила еще одно письмо, обращенное к кардиналу.