Ожерелье королевы

Была ночь; слабый огонек, горевший в коридоре, не мог осветить его от одного конца до другого. Но лунный луч из окна падал на эту фигуру и делал ее видимой до тех пор, пока облако не заслоняло луны.

Доктор осторожно вернулся к себе, перешел к первой двери и поспешно, но бесшумно отворил ее.

Женщина, притаившаяся за ней, вскрикнула, вытянула вперед руки и встретила руки доктора Луи.

— Кто там? — спросил он голосом, в котором было больше сострадания, чем угрозы, так как по неподвижности этой тени он угадал, что она слушает скорее сердцем, чем ухом.

— Я, доктор, я, — ответил ему чей-то кроткий и печальный голос.

Хотя этот голос и был знаком доктору, но вызвал в нем только смутное и отдаленное воспоминание.

— Я, Андре де Таверне, доктор.

— Ах, Боже мой, что случилось? — воскликнул тот. — Она почувствовала себя дурно?

— Она? — воскликнула Андре, — Кто это она?

Доктор понял свою неосторожность.

— Простите, я видел, как недавно по коридору проходила женщина. Может быть, это были вы?

— Ах так, — сказала Андре, — сюда до меня приходила женщина, не так ли?

Андре произнесла эти слова со жгучим любопытством, которое не оставляло никакого сомнения в вызвавшем их чувстве.

— Милое мое дитя, — сказал доктор, — мне кажется, что мы с вами играем в недомолвки. О ком вы мне говорите? Чего вы от меня хотите? Объяснитесь.

— Доктор, — начала Андре таким печальным голосом, что он тронул ее собеседника до глубины сердца, — добрый доктор, вам не удастся обмануть меня, потому что вы привыкли говорить мне только правду… Сознайтесь, что здесь недавно была женщина, сознайтесь, тем более что я ее видела.

— А кто вам сказал, что сюда никто не приходил?

— Да, но женщина, женщина, доктор.

— Несомненно, женщина, если только вы не собираетесь защищать тезис, что женщина остается женщиной лишь до сорокалетнего возраста.

— Той, что приходила, было сорок лет, доктор? — воскликнула Андре, впервые вздохнув с облегчением. — А!..

— Говоря «сорок», я еще сбавляю ей добрых пять-шесть лет; но к друзьям надо относиться любезно, а госпожа де Мизери принадлежит к числу моих друзей, и даже добрых друзей.

— Госпожа де Мизери?

— Само собой разумеется.

— Сюда приходила действительно она?

— А почему, черт возьми, я стал бы скрывать от вас, если сюда приходил кто-нибудь другой?

— О, потому что…

— Положительно, все женщины одинаковы: их невозможно понять. А между тем я думал, что знаю хоть вас, по крайней мере. Но нет! Оказывается, что я вас знаю не лучше, чем других! Это хоть кого может свести с ума.

— Добрый, милый доктор!

— Ну довольно. Перейдем к делу.

Андре с беспокойством взглянула на него.

— Ей стало хуже? — спросил он.

— Кому?

— Да королеве же, черт возьми!

— Королеве?

— Ну да, королеве, к которой звала меня только что приходившая за мной госпожа де Мизери. У королевы снова удушье и сердцебиение. Неприятная болезнь, милая барышня Андре, неизлечимая. Дайте же мне последние сведения о ее положении, если вы пришли от нее, и вернемся к ней.

При этом доктор Луи сделал движение, говорившее о его намерении покинуть место, где он находился.

Но Андре, у которой отлегло от сердца, тихо остановила его.

— Нет, милый доктор, — сказала она. — Я пришла сюда не от королевы. Я даже не знала о ее страданиях. Бедная королева! Если бы я знала… Послушайте, доктор, простите меня, я сама не понимаю, что говорю.

— Я это вижу.

— И не только то, что говорю, но и то, что делаю.

— О, я-то знаю, что вы делаете: вы собираетесь упасть в обморок.

Действительно, Андре выпустила руку доктора, ее похолодевшая рука бессильно повисла вдоль тела, она пошатнулась, холодная и бледная как смерть.

Доктор подхватил ее, привел в чувство, постарался ободрить.

Андре сделала над собой страшное усилие. Эта стойкая душа, которую никогда не могло сломить ни физическое, ни нравственное страдание, напрягла свою стальную силу.

— Доктор, — сказала Андре, — вы знаете, что я нервная и что темнота наводит на меня жуткий страх. Я заблудилась в темноте, отсюда мое странное состояние.

— А на кой черт вы лезете в темноту? Кто вас заставляет? Ведь никто вас сюда не посылал, ничто вас не заставляло.

— Я не сказала «ничто», доктор, я сказала «никто».

— Ах-ах! Это тонкости, моя милая больная. Здесь не очень-то удобно ими заниматься. Пойдемте куда-нибудь в другое место, особенно если вы пришли сюда надолго.

— Десять минут, доктор, больше я у вас не прошу.

— Десять минут, договорились; но не стоя. Мои ноги положительно отказываются от такого способа разговаривать. Пойдемте, сядем.

— Где?

— На банкетке в коридоре, если хотите.

— Вы думаете, нас никто не услышит, доктор? — со страхом спросила Андре.

— Никто.

— Даже раненый, что лежит там? — продолжала она тем же тоном, указывая на едва освещенную мягким голубоватым светом комнату, в которую пытался проникнуть ее взгляд.

— Нет, — ответил доктор, — и даже этот бедный малый; если нас и услышит кто-нибудь, то уж, наверно, не он.

Андре стиснула руки.

— О Боже мой! Ему, значит, очень плохо? — спросила она.