Ожерелье королевы

Вот что произошло за занавесками окна.

Сначала Босир удивился, увидев, что за ним запирают дверь на ключ; затем изумился тому, что мадемуазель Олива́ кричит так громко, и, наконец, еще более был поражен, когда, войдя в комнату, не нашел там своего страшного соперника.

Он стал искать его, грозил, кричал: если этот человек прячется, то, значит, боится его, а если он боится, то победа на стороне Босира.

Олива́ заставляла его прекратить эти поиски и отвечать на ее вопросы.

Босир, видя, что с ним грубо обращаются, в свою очередь повысил голос.

Олива́, уже не чувствовавшая себя виновной, так как доказательства исчезли — quia corpus delicti aberat, по выражению закона, — стала громко кричать; Босир, решив заставить ее замолчать, хотел закрыть ей рот рукой или, вернее, попытался показать, что хочет это сделать.

Но эта была его ошибка: Олива́ поняла по-своему этот примирительный жест Босира. Навстречу его руке, приближавшейся к ее лицу, она выставила свою руку, столь же ловкую и быструю, какой была недавно шпага незнакомца.

Эта рука внезапной квартой и терцией парировала движение противника и, размахнувшись, ударила Босира по щеке.

Босир ответил боковым ударом правой руки, который заставил опуститься обе руки Олива́ и скандальным образом вызвал яркую краску на ее левой щеке.

Вот это-то момент их беседы и уловил незнакомец, спускаясь с лестницы.

Объяснение, начатое таким образом, всегда влечет за собой скорую развязку; но тем не менее всякая развязка, — даже самая хорошая, — чтобы быть драматичной, требует долгих приготовлений.

Олива́ в ответ на пощечину Босира пустила в него тяжелым и опасным метательным снарядом — фаянсовым кувшином; Босир ответил ей на это при помощи мулине тростью, которая разбила на пути несколько чашек, сломала свечу и наконец опустилась на плечо молодой женщины.

Взбешенная, она прыгнула на Босира и схватила его за горло. Несчастному поневоле пришлось ухватиться за то, что ему попалось под руку на угрожавшей его жизни Олива́.

Он разорвал ее платье. Олива́, оскорбясь за себя и жалея платье, выпустила добычу; Босир не устоял на ногах и отлетел на самую середину комнаты. Естественно, он поднялся с пола еще более рассерженный.

Но так как сила неприятеля измеряется его способностью к самообороне и даже победитель уважает ее в противнике, то Босир, возымевший немалое почтение к Олива́, снова вернулся к словесной форме переговоров.

— Вы зловредное создание, — начал он, — вы разоряете меня.

— Нет, это вы меня разоряете, — ответила Олива́.

— О, я ее разоряю, когда у нее ничего нет!

— Скажите лучше, что у меня теперь больше ничего нет. Скажите, что это вы продали, проели, пропили и проиграли все, что у меня было.

— И вы смеете попрекать меня моей бедностью?

— А почему вы бедны? Это порок.

— Я сумею разом избавить вас от всех ваших пороков.

— Побоями?

И Олива́ потрясла в воздухе тяжелыми каминными щипцами, что вынудило Босира отступить назад.

— Вам не хватало только одного: взять себе любовников, — продолжал он.

— А как вы назовете тех негодниц, которые сидят около вас в притонах, где вы проводите дни и ночи?

— Я играю, чтобы иметь средства к жизни.

— И вы делаете это очень удачно: мы умираем с голоду. Прекрасное ремесло, нечего сказать!

— А вы, с вашим ремеслом, рыдаете, когда вам порвут платье, так как у вас нет денег, чтобы купить другое. Прекрасное ремесло, черт возьми!

— Получше вашего! — в бешенстве воскликнула Олива́. — И вот вам доказательство.

И она выхватила из кармана горсть золота, которую швырнула на пол.

Луидоры покатились со звоном и рассыпались в разные стороны: одни запрятались под мебель, другие продолжали катиться ребром до самых дверей, третьи, наконец, сразу, как бы обессилев, упали плашмя; изображенные на них лица сверкали золотыми блестками.

Когда Босир услышал этот металлический дождь, застучавший по дереву мебели и полу комнаты, он почувствовал нечто вроде головокружения; пожалуй, было бы вернее сказать, нечто вроде угрызений совести.

— Луидоры, двойные луидоры! — воскликнул он, остолбенев.

Олива́ держала в руке другую пригоршню монет. Она швырнула их в лицо и в протянутые руки Босира, совершенно ослепленного этим потоком золота.

— О-о! — воскликнул он. — Да она богата, эта Олива́!

— Вот что мне приносит мое ремесло, — цинично произнесла она, отталкивая резким ударом туфли золото, которым был усеян пол, и Босира, ставшего на колени, чтобы подобрать монеты.

— Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — считал он, весь дрожа от радости.

— Негодяй! — произнесла Олива́.

— …девятнадцать… двадцать один, двадцать два…

— Трус!

— … двадцать три, двадцать четыре… двадцать шесть.

— Подлец!

Слышал ли Босир эти слова или покраснел сам по себе, но он поднялся с пола.

— Итак, — сказал он настолько серьезным тоном, что ничто не могло быть комичнее, — итак, мадемуазель, вы делали сбережения, лишая меня самого необходимого?

Олива́, смутившись, не нашлась, что ответить.