Ожерелье вечности

Плавно покачиваясь в метро и стараясь не замечать пристальных взглядов людей, реагирующих на его разбитое лицо, он с горечью думал, что только в самом страшном сне может присниться такая реальность, где люди становятся заложниками прогресса, являясь не движущим его центром, а некоторым элементом, не самым важным причём, а так, винтиком в громадной махине технической цивилизации. Подчиняя и буквально заорганизовывая человека, эта цивилизация выхолащивает за ненадобностью самые его высокие устремления, лишая возможности выбора варианта существования, возможности быть творцом и видеть результат своего труда. Ставя во главу угла социальное положение, когда цель — заработать как можно больше денег — оправдывает средства, потеряли не только духовность, а сам смысл творческого труда. Двусмысленность положения состоит в том, что труд этот теперь в большей степени не во благо, а на потребу иногда даже самым низменным инстинктам…

Его разочарованию и огорчению не было предела, когда, добравшись до квартиры Рамияра, не нашёл того дома. Постучавшись в соседнюю квартиру, попросил у соседки карандаш и бумагу, торопливо под её неодобрительные взгляды, набросал записку и поспешил ретироваться. Идти больше было некуда, и тут он вспомнил старинную русскую привычку расслабления — напиться до поросячьего визга в надежде на облегчение. Благо, идти далеко было и не нужно, — на каждом углу практически была возможность выпить в небольших уличных кафе, где, несмотря на окружающую атмосферу, полную выхлопных газов и пыли, подавали и немудрящую закуску. Заказав водки и пиццу, он устроился под навесом, с тоской провожая людей глазами. На всех лицах было выражение замкнутости, каждый был занят своим, не обращая внимания на других, а чаще воспринимая как помеху на своём пути. А лицо Николая, с намёком на маргинальность, вообще вызывало даже неприязнь. Официантка, толстая, с вульгарно раскрашенным лицом, наблюдая, как Николай, практически не закусывая, наливается водкой, сначала неодобрительно, а потом уже с нескрываемым раздражением наблюдала за ним. И, когда Николай попросил очередную порцию спиртного, заметила, что, пожалуй, ему уже хватит. Николай возразил, что это ему самому решать, когда хватит. Та пригрозила полицией, если он будет вести себя вызывающе. И так, слово за словом, поднялся нешуточный скандал, закончившейся действительно вызовом полиции, которой Николай оказал яростное сопротивление, в отчаянии выкрикивая проклятия.

Так Николай оказался в камере, где, несмотря на шумных соседей — маргиналов, спокойно уснул, моля про себя, чтобы проснуться около Мани. Но утром, проснувшись с тяжёлой головой и всеми признаками похмельного синдрома, ужаснулся своему положению. На допросе у шустрого лейтенанта после всех положенных вопросов, при выяснении причин скандала, объяснения Николая вызвали странную реакцию. Лейтенант после его заявления о потере любимой стал копать дальше и чем больше вникал, тем недоумённей становилось выражение его лица. Он вроде как одобрительно слушал, поощряя Николая к продолжению рассказа о своих приключениях. А Николай, не догадавшись, что его рассказ действительно звучит для обычного человека более чем странно, увлёкся, найдя, как ему показалось, благодарного слушателя, изливая всё своё горе. И лейтенант произнёс несколько ободряющих слов и предложил вернуться в камеру до суда.

Потом, лёжа на больничной кровати в психиатрической лечебнице, Николай корил себя за то, что так глупо подставился, доверил боль своей души постороннему равнодушному человеку. Лечение, что ему здесь проводили, сняло острую депрессию, оставив в душе глухую тоску. Он часами тупо смотрел в окно на качающиеся ветви сосен, снова и снова вспоминая недавние события и любимую. Размеренная жизнь лечебницы даже пошла ему на пользу, — лицо его зажило, не осталось даже шрамов, загар сошёл, он немного поправился, волосы отросли и падали пышной гривой на плечи, а бородка и усы очень украшали его. Соседи по палате не трогали его, потому что такие попытки не дали никакого результата — он, казалось, не видел их и никак не реагировал на провокации, просто молча уходил от общения. Лечащий врач, молодая женщина, с интересом наблюдала за ним, даже самой себе не признаваясь, что это уже не только интерес к больному. Но Николай, казалось, совсем не замечал её знаков внимания, отгородившись стеной равнодушия от всех окружающих.

Остынет пепел страстей прогоревших

И ветер рассеет по весям его…

Не видно чужому души опустевшей,

Когда "ничего" синоним "всего".