Ожерелья Джехангира

Я любезно предложил нетерпеливой геологине спиннинг, но в это время хищник растопырил набухшие кровью жабры и разинул клыкастую пасть, пытаясь выплюнуть блесну. Лера завизжала, точно девочка: «Ой, ой, боюсь!»

Борьба продолжалась минут сорок. Наконец Сафонов торжественно взвалил добычу на спину, и мы пошли к костру варить полярную уху, коптить геологические балыки.

Солнце спряталось за плоские столы базальтовых гор, но огненный краешек его долго выглядывал из-за каменных развалов, как настороженный, лукавый глаз. Потом и он схоронился. Все вокруг окуталось таинственным сиреневым полумраком. Деревья, скалы, кусты смутно маячили расплывчатыми, чудовищно увеличенными контурами, по вершинам плоскогорья скользило малиновое полукружие зари.

Уха уже давно благоухала пленительной смесью полярного лука и южных специй, а начальник партии все еще не вернулся из маршрута. Кельмагер дал сигнальный выстрел из карабина. Мы наложили в костер большущий ворох сухих веток и горланили до тех пор, пока не охрипли. Наконец где-то далеко-далеко послышался слабый, какой-то умоляющий, жалкий стон. Сафонов бросил в костер ракету — ярко-красный, брызжущий искрами клубок повис над горами.

Олени пугливо шарахнулись к реке, а из кустов задом выполз «возмутитель спокойствия». Он был так оборван, так измучен, что еле держался на ногах. Оказывается, начальник попал в заросли карликовой березы и никак не мог пробиться к лагерю, хоть хорошо видел отсветы костра, слышал выстрелы и сам кричал, но голос его терялся в сплошном заслоне кустарника. Он уже совсем отчаялся, как вдруг неожиданно наткнулся на звериную лазейку.

Жадно хлебая горячую уху, начальник рассказывал, что за ним кралась какая-то черная лохматая собака. Кельмагер пояснил, что это была не собака, а росомаха.

Наконец геологи залезли спать под марлевые полога, долгане развели в чумах едкие тлеющие дымокуры от кровососов — лагерь угомонился. Я же взял спиннинг, фотоаппарат, полевую сумку с блеснами и, расстелив на каменной плотине мягкую оленью шкуру, уселся в ожидании рассвета. Мне давно хотелось встретить северную, зорьку на рыбалке, посмотреть, как охотятся таймени — ведь не все же они питались одной мелюзгой, как тот громадный ленивец под струями водопада.

Над рекой волнисто извивались синие космы тумана. Малиновая кромка зари плавно ползла к востоку. Гулко, разноголосо бормотала река, шуршали в кустах олени. Белый бык — вожак стада — закинул на спину размашистую корону и долго стоял без движения, уставившись на меня подозрительным оком. Потом вдруг топнул ногой, захоркал, и кусты затрещали под копытами испуганных беглецов.

Из тумана с гиканьем выскочил линялый гусь, прыгая по воде, ошалело замахал куцыми крыльями. За ним с тявканьем неслась черно-бурая лисица. Наткнувшись на меня, она так и присела, потом тихонько развернулась и юркнула под скалы.

Малиновая полоса трепетала, золотыми переливами, синий полумрак таял и бледнел, по вершинам плоскогорья стелилось алое сияние. Через заслоны вековых лиственниц пробились солнечные лучи и все вокруг: и скалы, и кусты, и палатки, и пар над порогом — окрасили нежным лиловым светом.

Над «круглой ямой» гулко ухнул таймень. И началось, началось чудо, какого я никогда не видел. Распластав пестрые плавники, из воды панически выпрыгивали хариусы, пытаясь спастись от своих могучих преследователей. А за ними взвивались с разинутыми пастями таймени и хватали хариусов на лету, как ласточки ловят насекомых. Затрепетал, заколыхался лиловый пар — то ли от лучей солнца, то ли от взлетающей рыбы.

Я скорее пристегнул к леске блесну.

Выше каменной плотины, в долеритах, зиял глубокий колодец, образовавшийся на месте утеса, который опрокинула и вырвала с корнем полая вода. Захотелось выловить и посадить в этот колодец всех тайменей «круглой ямы», чтобы проверить, сколько их там и какой самый крупный.

В зеленом потоке таймени почему-то не брались. Бросил блесну на тихую отмель. И хищник стремглав помчался за ней. Я нарочно увеличил скорость блесны. Он тоже прибавил прыти и с таким азартом преследовал «лорич», с таким свистом рассекал плавниками воздух, что даже не заметил меня и с разбегу, как лодка, врезался в песчаную косу. Я схватил его за жабры. Он чуть не сбил меня с ног, чуть не вывернул руки. Но все же от колодца не избавился.

С шести до восьми часов утра я поймал четырнадцать штук — и всех на отмели. У многих из пасти торчали хвосты только что проглоченных хариусов. В восемь часов «клев» прекратился. Неужели всех уже выловил?

И хотя руки ныли от усталости, решил избороздить блесной всю «круглую яму». Постепенно подошел к каменной плотине, но таймени по-прежнему не брались. Я лег на шкуру и начал смотреть в поток.

Люблю быстрые воды! Они бегут и бегут, переменчивые, обновленные, и даже вихрастый бурунчик, что крутится у скалы, в каждую секунду свой, неповторимый: то серебрится пузырями, то сыплет радужные искры, то конусом уходит в зеленую глубину.

Бегут, катятся быстрые воды! И все бежит, кружится вслед за ними: деревья, горы, и я плыву на оленьей шкуре.