Ожидай странника в день бури

– И наши не избежали этой участи, – хозяйка закашлялась, потянулась рукой за тонкой чашкой, отпила. – Дедушкин брат, Алексис, красавец, офицер, влюбился в нее без памяти, дрался на дуэли, запил, потом, вроде, немного успокоился... И тут услышал о ее загадочной смерти. Это известие застало его прямо на офицерской пирушке. Он вскочил, побледнел как стена, выбежал на улицу сам не свой. Зима лютая, а он без шинели, без головного убора бродил по улицам, пока не свалился без сил. Извозчики его подобрали, привезли в дом уже без памяти... Несчастный Алексис! Он чудом, чудом остался жив! Жесточайшая горячка не оставляла никаких надежд на выздоровление. Доктора только разводили руками. Он метался в бреду между жизнью и смертью и повторял одно ее имя, – Евлалия... Организм молодой, сильный, вот и выдюжил. Не скоро, но выздоровел. Тогда ему и рассказали, что похоронили ее, горемычную, на харьковском городском кладбище. Алексис, бледный, худой, как скелет, после болезни, бросился в Харьков, там рыдал на ее могиле, осыпал цветами...

Мальчик живо представлял себе кладбище, гора цветов, гвардейский офицер на коленях, – мистическая, неповторимая аура окутывала все, связанное с этой удивительной женщиной.

– Господи, ведь говорили: на могиле, неизвестно откуда, появился портрет Евлалии – она там была изображена как святая мученица, с нимбом вокруг головы. Жуть!

Хозяйка поежилась, перекрестилась.

– Алексис как увидел этот портрет, весь в лице изменился, говорят. Встал, низко поклонился могиле, как будто попрощался, кликнул извозчика, – и в трактир. Там пил до утра, гулял с цыганами, – поминал ее мятежную душу. Потом вернулся в полк. Вроде жизнь его стала налаживаться: он поправился, успокоился, перестал пить, играть в карты, задираться со всеми подряд. Тут и невесту ему присмотрели, – милую, скромную девушку.

– И что ж, он согласился на женитьбу?

– Даже очень спокойно, равнодушно это воспринял. Девушка ему понравилась. Назначили день свадьбы. Какое было венчание! Невеста, цветущая, как роза, в белоснежном платье, окутанная облаком фаты, – и Алексис, блестящий, стройный, голубоглазый! О Господи!

Хозяйка опять перекрестилась и замолчала.

– Так что, это конец истории?

– Куда там! Во время обряда он постоянно оглядывался, будто искал кого-то взглядом по церкви, свеча у него в руках потухла, – очень плохая примета...

– Говорят, у Пушкина во время венчания тоже свеча потухла!

Старуха налила себе еще чаю, – у нее пересохло в горле.

– Как свеча-то потухла, словно кто задул ее, Алексис помертвел весь. До конца церемонии стоял как неживой, все боялись – упадет. А после венчания вышел из церкви – и был таков. К невесте этой, жене то есть, так ни разу больше и не показался.

– Сбежал, что ли?

– Исчез для света. Семья хранила тайну, никто ничего определенного не знал. Ходили слухи, что Алексис за границу подался, да там и умер от чахотки. Другие говорили, будто он в монастырь ушел и до конца дней молился за душу грешницы Евлалии. Кто считал, что он умом тронулся, а родня это скрывает. Много судачили, но... все надоедает и забывается. Забыли и об этой истории. Появились новые сплетни, новые слухи... интерес угас, и скоро никто, кроме самых близких, уж и не вспоминал ни Евлалию, ни Алексиса...

– Я слышала, икона с изображением Евлалии до сих пор хранится в Харьковском музее...

С того самого вечера у мальчика появилась мечта – вырасти, поехать в Харьков, разыскать могилу, икону, посмотреть своими глазами, пощупать.

Прошли годы, он вырос, стал мужчиной, но длинными непроглядными ночами, когда сон не шел... являлось ему из дремотного тумана лицо Евлалии, с полуоткрытыми пухлыми губами, порочным, сладким взглядом...

* * *

Человек в черном вышел из лифта, привычно огляделся, открыл дверь однокомнатной квартиры. Не включая света, не раздеваясь, прошел в комнату и, заложив руки за голову, улегся на диван, продолжая думать.

Он осуществил свою мечту, как только появились первые собственные деньги. Поездка в Харьков заняла три дня: в музее ему удалось увидеть вожделенный портрет. Горькое разочарование – вот что он испытал, глядя на весьма посредственную, дилетантскую живопись, грубые штрихи, тусклые краски...

На кладбище решил не идти. Не хотелось еще одного разочарования, еще одной боли. Он чувствовал, что его обокрали, но не знал, кто и почему. Пить он не мог: рюмка-две водки были его пределом. Он чувствовал себя, как мужчина, которому изменила возлюбленная. Необходимо было заглушить это мучительное состояние, доводившее его до безумия. И он решил, что новые впечатления, – бурные, острые и опасные, – отвлекут его внимание, прикованное к загадочной Евлалии.

Колесо жизни закрутилось с бешеной скоростью, не оставляя времени на гнетущую тоску. Он обожал стрелять из всех видов оружия и отдавался этой страсти целиком, как и всему, что любил. Придя однажды на тренировку стрелков из лука, он приметил одну невзрачную с виду девушку. Она отлично стреляла, но... что-то другое не давало ему сосредоточиться на мишени, и он промахнулся. Выстрел был никудышный.