Ожидатели августа

В Откровении нет времени, и в единое целое слито в нем то, что было и то, что будет, как в формуле Вечности, которой недоступны ни жалость, ни сострадание. Нерон и нашествие гуннов и монголов, Холокост и Гулаг, одиннадцатое сентября и аутодафе, чума и атомная бомба, моя смерть и смерть всех, кто дороже мне моей жизни, сплетены в единое целое, нет между ними ни разницы, ни промежутка, и в словах Святого Иоанна Богослова можно прочесть все это, и еще тысячи тысяч других событий человеческой истории и человеческой жизни. Не в силах вынести страха Вечности, земное сознание цепляется за множество конкретных и единичных апокалипсисов, стараясь превратить Откровение в повседневность, в будничное явление, что всегда рядом, чтобы привыкнуть к ощущению Конца, и множит, множит изображения ужасов, стараясь сделать их привычными, как документальные съемки. Чтобы человечество не сошло с ума, ему было даровано Откровение, и человечество размножило его, и пережило, и оказалось, что ничего страшного, что в Конце нет безысходности и что Свидетельствующий сие говорит: Ей, гряду скоро! аминь, Ей, гряди, Господи Иисусе!

Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь. Жить можно дальше. Впрочем, быть может, это все произошло 14 января 1203 года.

Крылья ангелов

Ночью, накануне смерти Фридриха II Штауфена, императора Священной Римской империи, короля германского и короля Сицилийского, огромная комета перечеркнула небосвод кровавым следом, и ужаснулись христиане от берегов Северного моря до Сицилии, видевшие этот знак Божий. Неисчислимые бедствия сулила комета, долго-долго висевшая в темном небе, столь долго, что бодрствующие успели разбудить спящих, робкие спрятались в подвалах, отчаянные же вскарабкались на крыши, и отблески адского пламени играли на их лицах, обращенных к небу, полных ужаса и любопытства. Комета 1250 года сыграла роль Интернета, и наутро уже не только папская курия в Риме, но и монахи отдаленных валлийских монастырей, и паломники в Сантьяго де Компостела в Галисии знали о смерти императора и о том, что мир находится в преддверье перемен.

Император Фридрих был личностью замечательной. Внук Фридриха Барбароссы, он в три года был коронован короной обеих Сицилий, в пятнадцать – германской, а в двадцать шесть уже провозглашен императором в Риме, и сам папа распростерся у его ног, признав его владыкой всего христианского мира. Германцем Фридрих себя не чувствовал, предпочитая жить в Южной Италии, на родине своей матери, земле солнечной и странной, земле, которую все еще нельзя было до конца назвать христианской, так как слишком свежи были на ней воспоминания о язычестве. Сицилия полна была великолепных мраморных храмов, почти целых, и от арабов, часто там появлявшихся, осталась любовь к садам, воде и неге. Французские и немецкие кузены, остановившиеся у Фридриха на пути в Святую землю, были шокированы тем, что сначала им предложили вымыться в бассейнах с благоуханной водой, а потом уложили спать в апельсиновых рощах под шелковыми пологами, что было приятно, но непривычно почти до неприличия, ибо не подобает истинному благочестию чисто мыться, так как суетные заботы о теле несовместимы с истинной верой, да и подлинной мужественности противны.