Ожидатели августа

В мае Фауст отправился прогуливаться со своим учеником Вагнером за ворота города, созерцал легкомысленную картину всеобщей идиллии и встретил черного пуделя, затем оказавшегося Мефистофелем. Первого мая начинается история о легкомысленном и несчастном юноше начала восемнадцатого века, рассказанная Уильямом Хогартом в серии гравюр «Похождения повесы». Она состоит из восьми сцен, изображающих печальный жизненный путь молодого человека, Тома Рэйкуэлла, получившего наследство от своего унылого скопидома отца и пустившегося во все тяжкие в славном и веселом Лондоне. Там, вкусив прелестей столичной жизни, он гонится за изысками, старается стать фешенебельным молодым человеком, но все больше и больше отдается низменным страстям, проматывая деньги в борделях и тавернах. Наследство исчезает, Тома уже готовы арестовать за долги, но он поправляет дела, женившись на богатой старой уродине. Ее денег надолго не хватает, Том быстро спускает приданое в игорном доме, попадает в долговую тюрьму, где, доведенный до полного отчаяния, лишается рассудка. Последняя сцена серии Хогарта представляет Тома в сумасшедшем доме: закованный в кандалы, бритый, голый и несчастный, герой распростерт на каменном полу Бедлама. Склонившись над ним, утирает слезы Сара Янг, вторая по значению после Тома героиня повествования Хогарта, преданно его любящая и сопровождающая повесу на протяжении всей его «карьеры» как безропотная и терпеливая тень. Чем не путь каждого из нас? Ведь любая человеческая жизнь заканчивается Апокалипсисом и Страшным судом.

Так вот, этот очаровательный юноша – в начале серии он мил, свеж и полон «сливочного английского обаяния», как это замечательно определил Ивлин Во, – получил свое наследство именно первого мая. В первой картинке серии он стоит, юный и глупый телок, посреди развороченного скарба своего папаши, перед ним ползает обмеривающий его стать портной, костюм в легком беспорядке, все хорошо, свобода и денег прорва, а в углу притулилась Сара Янг, которую он обрюхатил еще будучи в Оксфорде. Впереди будущее, да и Сара ведет себя тихо, ничего не требует, и веселый месяц май шумит солнечными лучами за окном, и к вечеру все будут плясать вокруг майских шестов, и жечь костры, и до упаду будут плясать молочницы с трубочистами, и все заснут вповалку, отпыхтев свою майскую ночь.

Трубочист и молочница, трубочист и пастушка, фарфоровые фигурки из андерсеновской сказки, розовенькие, чистенькие, с нежнейшим румянцем, они сбежали на крышу тоже, наверное, в майскую ночь, праздник половой свободы. Во время обязательной Майской процессии веселые молочницы шествовали с пирамидами серебряных блюд на головах, взятых напрокат из ломбарда, и рядом с ними шли трубочисты, чьи черные лица были выбелены мукой, головы покрыты париками, напудренными и белыми, как снег, а одежда украшена бумажными кружевами; и все же, несмотря на сей шутовской наряд, они были серьезны, как гробовщики на похоронах. Так описывал майский праздник один из лондонцев семнадцатого века: улыбающиеся девочки и нахмуренные мальчики в предвкушении единственного беззаботного дня в году, дня игрищ и гуляний. От всей европейской благости, от ведьм, повес, молочниц и трубочистов нам достались демонстрации, обязанность вставать в необозримую рань, куда-то переться в толпе, размахивая глупыми флажками, что-то орать, выслушивать вопли вроде «Слава Кировскому заводу!», ненависть к этому первому мая. Проклятый Маркс с проклятым Энгельсом, будь неладно их взаимное лондонское счастье, откуда и притащили они свой рабочий праздник, наглядевшись на трубочистов с молочницами да на Зеленого Джека, разгуливающего с ними в венке из зеленых листьев.