Ожившие кошмары

— Успеете, — хрипло сказал кто-то сзади и высморкался. Джек и Эмма обернулись, и у Джека чуть ослабли коленки. На большом облупленном крыльце сидели странные типы. То ли колымщики после утренней смены, то ли бомжи после попойки. Заплывшие лица, бороды и белоснежные коробки с кефиром в коричневых пальцах. Рваные кеды и засаленные штаны. Джек вспомнил словечко «пария» которым называли Гекльберри Финна, но не знал, как оно пишется во множественном числе. А их было неожиданно много, человек восемь или десять, и тот, что говорил, сидел на перилах в самом центре компании. Был он в немыслимых шортах, кудлатый и несуразный, и в то же время чем-то опасный, словно бродячий пёс. Болтал худыми, волосатыми и до коричневизны загорелыми ногами и смотрел внимательно. Неопрятная борода не скрывала проходящего от виска по скуле к подбородку шрама, стянувшего кожу и сделавшего выражение лица недовольным и угрожающим. Выше голов справа от двери алела большая табличка «Краеведческий музей. Министерство культуры…»

— Почему успеем? — спросил Саша.

— Потому что он у железки сейчас встанет и обедать пойдёт, — мужик сделал рваной кроссовкой непонятное движение и неприятно посмотрел на Эмму, — и поедет только в три.

В музее было тихо и пахло пылью и бумагой. Саша пошёл по комнатам, не читая надписей и просто разглядывая фотографии, которые в большинстве и составляли экспозицию музея. Первопоселенцы смотрели с пересвеченных коричневатых снимков белёсыми глазами. Странные причёски, бороды, сарафаны были словно саваны, да и лица, как говорила Сашина тётка, «краше в гроб кладут», — тоже не внушали оптимизма. «И этот, лицо со шрамом, — думал Саша, — тоже мне предводитель команчей. Заправляет здесь всем, что ли?»

Впрочем, всё это прекрасно ложилось в игру: и приснившийся старик в электричке, и эти жутковатые типы на крыльце, от которых волоски вставали дыбом на шее и продергивало холодом по спине. «Рубеж?» — думал Саша опасливо. От всего этого была страшноватая пустота в груди, острие жизни ходило где-то рядом, едва не царапая кожу, и это чувство было потрясающим. Страх, смешанный с ожиданием непонятно чего и перевязанный ленточкой почти животного удовольствия. В отдельные такие моменты Саша чувствовал тесноту в джинсах, и то, что это не было связано с Таней, его немного беспокоило.

— Джеки-бой, смотри, что здесь! — голос Эммы прозвучал будто издалека, и Джек пошёл искать её в одинаковых коридорах музея и нашёл не сразу. Она стояла в углу одной из комнат с фотографиями по стенам и, наклонив голову, разглядывала что-то на одной из них.

— Н-ну что тут ещё? Граф Дракула Мценского уезда?

Эмма досадливо поморщилась, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от фотки. На ней поле простиралось куда-то в недодержанную бежевую даль отпечатка, и прямо в колосьях стояли пугала. Были они жутковатые и совсем не похожие на то, что она видела в детских книжках или в деревне у бабки. Не горшки и рубахи, надетые на скрещенные колья, а вполне себе похожие на людей. Головы только странные. Тыквы — не наша культура. В голове промелькнуло всё, что она помнила про хэллоуины и самайны, но это явно было что-то другое. Пересвеченный коричневый снимок был тем не менее очень детальным, она разглядела даже дырки-глаза, грубо вырезанные на непривычной вытянутой тыквине. «Найти бы его, — скользнула мысль с оттенком сожаления. Скорее всего, фотографии лет сто и нет уж давно никакого поля. Вот где побродить да пофоткаться».

— Чего тебе? — сказала, наконец, Эмма, когда почувствовала, что Джек стоит за спиной, не уходит и словно мешает ей одним своим присутствием.

— Звала же… — сказал Саша.

— Ещё чего! И не думала. — Она резко обернулась, чтобы сказать что-то дерзкое или как-то пошутить, и увидела, что Джек уже не слышит её.

— Кооперативъ «Свободный труд» тысяча девятьсот двадцать третий год, — прочитал он, озадаченно глядя выше её головы. — Смотри, как на этого со шрамом похож! Ну, который на улице… Только шрам с другой стороны.

Бородатые крестьяне на снимке омертвело пялились в никуда. Было их здесь (Эмма пересчитала) двенадцать человек. Кто-то сидел, кто-то стоял, и у всех лица были суровые, словно с похмелья.

— Негатив же, всё правильно, — беззаботно сказала Эмма, — а мужик, скорее всего, тот самый, пьёт кровь деревенских девственниц и живёт третью сотню лет. Когда то его пытались убить испуганные крестьяне, но только распахали лицо. Теперь он хозяин здешних мест, и я, хоть и не девственница, но чувствую, что нам бы с тобой как-то надо свалить отсюда незаметно. Пока он не натравил на нас своих приспешников!