Оживший покойник

Семка оскалился в некоем подобии улыбки и резко подался вперед.

– А я думаю, что ты врешь, честной отец. Показывают на тебя и архимандрит Паисий, и колдунья Меланья, твоя сообщница. Жаль, ты зарезал второго сообщника, Ваську, слугу Морозова. Но и того, что есть, достаточно. Что скажешь, монах?

– Тебе, пес, я ничего не скажу, – презрительно ответил Феона. – А вот с начальником твоим у меня есть о чем поговорить. Так что если хочешь пожить еще какое-то время, то лучше выйди за дверь и не подслушивай. Это не угроза, милейший, а добрый совет. Так это и понимай.

Изумлению Семки Грязнова не было предела. Видимо, таким образом арестованные с ним еще не разговаривали. От подобной наглости он просто лишился дара речи. Ища поддержку, Семка растерянно посмотрел на человека в епанче, который, к его удивлению, едва заметно кивнул головой, указывая на дверь. В полном смятении, вобрав голову в плечи, Семен вышел из кельи, тихо притворив за собой дверь. В тишине были слышны удаляющийся стук его подкованных сапог и жалобный скрип деревянной скамьи у поворота тюремного коридора. Изгнав таким образом из кельи Семку, отец Феона неспешно подошел к столу и пристально посмотрел на сидящего незнакомца.

– Никита Рындин, значит? – спросил ехидно. – Точно, был такой подьячий в Земском приказе. Сметливый. Соображал быстро. В марте 1611 года сообразил и выдал полякам время восстания в Москве. Семь тысяч душ православных погибло. Мужиков, баб, детишек малых… С тех пор многие счет к иуде имеют. Но это не ты. Ты такой же Рындин, как я польский ксендз. Кончай балаган, давай поговорим как мужчины.

Незнакомец подвинулся за столом, выходя из тени и резким движением сбросил с головы ставший вдруг ненужным капюшон. Свет лучины осветил лицо худощавого смуглого человека с мощным крючковатым носом, длинными черными волосами и большой золотой серьгой в правом ухе. Видимо, таким наигранным жестом незнакомец рассчитывал как-то впечатлить инока и вызвать его на ответную реакцию, но лицо Феоны осталось спокойным и непроницаемым. Словно судья, зачитывающий обвинительный приговор, он произнес надменно и сухо:

– Капитан Маржарет. Французский офицер, английский соглядатай, организатор тайных заговоров и сочинитель грязных пасквилей, клятвопреступник, вор и убийца. Я ничего не пропустил?

В ответ француз встал и, ерничая, отвесил монаху галантный европейский поклон.

– Очень жаль, Григорий Федорович, что у тебя сложилось столь превратное мнение обо мне, – произнес он, сильно грассируя. – Видит Бог, большая часть сказанного – это поклеп на мое честное имя. Parole d’honneur! Я просто солдат, служащий тому, кто больше заплатит.

Феона, по-прежнему не меняя тона и выражения лица, сдержанно ответил паясничающему иностранцу:

– Ты, капитан, передо мной не егози, мы знакомы без малого двадцать лет. За это время служил ты действительно многим, но настоящий хозяин всегда был один – английский Тайный совет.

Маржарет полоснул по Феоне злобным взглядом и с угрозой в голосе произнес:

– Умный ты человек, Григорий Федорович, а главного не понимаешь: «Qui addit scientiam, addit et laborem», что значит: «Кто умножает познания, умножает скорбь».

– Я знаю латынь и знаю Экклезиаст, капитан, – холодно улыбаясь, ответил Феона. – Там говорится о другом. Хочешь, расскажу?

– Я не поп, могу и путать, – равнодушно махнул рукой Маржарет. – Мне это не надо. Лучше скажи, как ты узнал меня? Где я ошибся?

Отец Феона многозначительно посмотрел на собеседника, улыбнулся в седую бороду и спокойно сказал:

– Тебе надо было сменить парфюм, Маржарет. Запахом майской розы пропах весь монастырь. Твой «Абсолю» здесь все равно что подпись под документом.

– А если серьезно? – переспросил француз без тени улыбки на лице.

– А если серьезно, – так же без улыбки ответил монах, – в одиннадцатом году мы умолчали о предательстве Рындина. Для большинства это была трагическая случайность. Через два года я нашел его в Вологде, среди польских солдат. Перед смертью у него не было причин скрывать правду. Ты понимаешь, что он мне рассказал?

Капитан Маржарет, раздосадованно хлопнув ладонями по бедрам, нервно зашагал по келье, ругаясь при этом, как заправский трактирщик:

– Bordel de merde. Значит, твоими стараниями мне под страхом смерти запрещен въезд в Россию?

Феона отрицательно покачал головой.

– Нет. Это решение принимал князь Пожарский лично, к сожалению, он поторопился. Я уже ехал в Архангельск для твоего ареста, но корабль отплыл за два дня до моего приезда.

Маржарет озадаченно посмотрел на Феону и неожиданно рассмеялся дерзким вызывающим смехом.

– Гримаса судьбы, – произнес он, похрюкивая от удовольствия. – Ты хотел арестовать меня, а сегодня я арестую тебя.

– За что же ты будешь меня арестовывать, капитан? – удивился инок.

– Как за что? За убийство Глеба Морозова, конечно! – хитро улыбаясь, ответил француз.

– Ты, верно, бредишь, Маржарет? – надменно вскинув голову, осадил наглеца Феона.