Оживший покойник

Джон Меррик молча сидел в своем любимом кресле, задумчиво покусывая нижнюю губу. Он размышлял. Сейчас ему предстояло решить сразу несколько очень важных вопросов безотлагательной важности, причем сделать это так искусно, чтобы в Лондоне и тени подозрений не могло упасть на его честное имя и безупречную репутацию. Джон Меррик думал, как хороший шахматист, видя позицию на доске на несколько шагов вперед. Он умел это делать, и спустя непродолжительное время на лице его уже играла довольная улыбка. Меррик расслабился и облегченно выдохнул. Он знал, что будет делать дальше. Осмотревшись, посол заметил все еще стоявшего в дверях секретаря, на которого, уходя, озорной Чоботок напялил шапочку «монмуш». Вид у Свифта был настолько нелеп, что Меррик не удержался от смеха.

– Ричард Свифт, вы еще больший осел, чем я думал! Пригласите ко мне мастера Аткинса.

Впрочем, дать такое задание было проще, чем его выполнить. Мастера Аткинса Свифт нашел в подземной тюрьме, вздернутым на дыбу, с грязными штанами и пахнущим, как парная репа. У ног его закованный в колоду, в полусогнутом состоянии стоял дед Киселяй и громко выл, размазывая по бороде кровь и сопли из разбитого носа.

Только один человек в доме этой ночью ничего не знал и не подозревал беды. Капитан Яков Маржарет спал в своей кровати, обложенный пуховыми подушками. Спал, положив на прикроватный столик пару чудесных шотландских пистолетов, заряженных крупной картечью. Спал сном праведника, не помышляя о завтрашнем дне.

Глава 45. Торжок на Мшанской

За стенами Нового города, на Мшанской улице, тянувшейся вдоль высокого берега Волги к Спас-Подвязному мужскому монастырю, располагались торговые ряды с бесчисленными лавками, амбарами, харчевными избушками и даже просто торговыми скамейками, шалашами и палатками. Во всех этих заведениях шел беспрестанный торг разнообразной снедью, изделиями ремесла и многочисленных промыслов, то есть всем, чем издавна славилась Кострома.

Торговали здесь в сырейных, сапожных и рукавишных рядах лучшими в России кожами. Кожи были красные и белые, бараны зеленые, козлы черные. Сапоги, башмаки, поршни, рукавицы-верхницы – все отменной работы. А каким мылом торговали в мыльном ряду! Не было на свете лучшего товара! Получалось оно таким, потому что делалось не из говяжьего сала, как в соседнем Ярославле, а из настоящей тюленьей ворвани с конопляным и льняным маслом. Оттого и стоило дороже ярославского «белого». Так что торговали косяк мыла весом в пуд по цене в 45 копеек. А иное бурое и твердое так и за 60 могли продать. И ведь охотно покупали, несмотря на заоблачную цену.

В кузнечных рядах сидели замочники, гвоздочники, ножевники, скобочники, подковники, лемешники и даже один бронник, который делал кольчуги и панцири. Товар у них был самый разнообразный на любой, даже самый взыскательный вкус.

А в съестных рядах торговали масленники и мясники, хлебники с калашниками и квасниками, рыбные ловцы и сусленики, порожники, блинники и огородники. От обилия еды кружилась голова. Одного только костромского сала за год съедали больше тысячи пудов, а уж коровьего масла и не считал никто.

Мшанский торжок на неделе седмицы шумел и голосил на все лады. Толпа праздношатающейся публики с утра заполонила все торговые ряды не столько для того, чтобы купить что-то для семейной нужды, сколько для того, чтобы встретиться с друзьями, узнать последние новости, посплетничать. На других посмотреть да себя показать. Мужчины и женщины в красивых, праздничных одеждах степенно прохаживались среди торгового изобилия, неспешно примеряли на себя, трогали, мяли в руках, пробовали на зуб и со знанием дела торговались до хрипоты за вещь, которую завтра, возможно, уберут в сундук и не вспомнят больше никогда.

Над торговыми рядами неслась задорная музыка, заставлявшая людей невольно приплясывать на месте. Вездесущие и всезнающие дети первыми сообразили, что случилось, и, шустро пробравшись сквозь толпу взрослых, понеслись на торговую площадь с криками:

– Скоморохи! Скоморохи пришли…

А на площади музыканты в забавных одеждах били в бубны, дудели в рожки, играли на гудках и давили меха козлиных волынок. Отчаянно, по-ухарски отплясывали они и пели глумливо-потешные частушки довольно откровенного содержания, завлекая народ к себе. Народ охотно собирался вокруг, образуя большой живой круг, тягучий подвижный и меняющийся, как Волга, несущая свои воды мимо этого, несмотря на свое языческое имя, хранимого Богом и обласканного царями города.