Ожог

– Наталья, – испугавшись, прошептала незадачливая кинозвезда.

– Мировоззрение? – был следующий вопрос.

– Марксистско-ленинское.

Она улыбнулась, и все вчерашнее тут же мгновенно улетело в небытие, а осталось перед ней только сегодняшнее, только счастье молодости, как перехват горла, как ожог солнечного мороза, как счастливая встреча с безумцем, тем самым, «таинственным в ночи».

– Пейте! – Он протянул ей чашку бульона и залпом

выдул другую.

– Я снова пьян, я снова молод, я снова весел и бульон! – продекламировал он, размахивая пустой чашкой.

– В меня, что ли? – рассмеялась Наталья сквозь бульон.

– В тебя, моя газель! Я бульон в тебя!

Он схватил ее за руку и повлек по набережной в сторону маленькой площади, где лежит маленький каменный печальный лев, а сверху на него взирает маленький каменный однокрылый орел.

Наталья на бегу головку откидывала, смеялась, и волосы ее трепетали, а безумец сиял и горделиво ее оглядывал, словно военный трофей или собственное изобретение. – Народоволочка в платье с иголочки! Девица и опомниться не успела, как была водружена на чугунную тумбу прошлого века, и длинное платье ее мгновенно взметнулось, как у девушки прошлого века.

– Бросай прокламации! Пучок прокламаций в толпу! Свобода! Равенство! Братство!

– Да где ж мне взять прокламации? – развела руками Наталья.

От пятидесяти до ста пятидесяти отдыхающих и жителей города-курорта с хмурым любопытством следили за этой сценой, а из глубины площади бесстрастно наблюдали за всем происходящим пятнадцать гладких больших лиц, расположенных веером вокруг бронзоватой скульптуры, которая, по обыкновению, взирала куда-то вдаль, как будто она здесь ни при чем.

«Таинственный» запустил себе руку под свитер.

– Вот, возьмите! Чем не прокламации?

В руке Натальи затрепетала пачка десяток.

– Бросайте!

Десятки полетели в толпу. Такая пошла «булгаковщина».

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! – крикнула девица, спрыгнула на мостовую и, в хохоте, в слезах, в легких поцелуях, была увлечена в какой-то темный подъезд.

Здесь безумец поцеловал Наталью в оба глаза, в ротик, в грудки, во все парные органы и непарные, а потом встал на колени и поцеловал ее в обе туфли.

– Во дает, – прошептала девушка и, чуть поколебавшись, запустила пальцы в спутанные его волосы, далеко не первой свежести.

Районный финал детской игры «Зарница»

проходил в нескольких километрах от моря на серых выжженных солнцем холмах, весьма, между прочим, похожих на Голанские высоты.

Бронетранспортеры, ревя расхристанными моторами, гремя разболтанными глушителями, лязгая расшатанными гусеницами, плюясь раскаленным мазутом и визжа разъяренными детскими голосами, с ходу взяли гребень и встали. На изрытый семифунтовыми ракетами грунт спрыгнули юные автоматчики. Их мордашки, опаленные непрерывными недельными боями, осветились жестокой солдатской радостью – Победа! Отряд первым вырвался на гребень, а значит, впереди областные военно-патриотические потехи, а там, глядишь, и всесоюзные! Дым и огонь, порох и сталь, компот и клецки!

Подъехали на «козле» командир отряда, отставной генерал-майор Чувиков, и представитель обкома комсомола

Юрий Маял.

– Молодцы, ребята! – крикнул генерал своим бойцам. – Потери есть?

– Сережу Лафонтена вытошнило, товарищ гвардии генерал-майор в отставке! – доложил лучший чувиковский штурмовик Олежек Ананасьев.

– Отправить Лафонтена в тыл! – гаркнул генерал и отечески улыбнулся глазами из-под крылатых бровей. – Там его научат родину любить!

Ребята охотно захохотали. Они успели полюбить солдатский юмор и привыкли потешаться над заикой Лафонтеном, сыном бедной алуштинской газировщицы.

Орлы! Генерал горделиво кивнул Маялу на своих маленьких солдат. Нет, не все еще потеряно, новое поколение, вырастим без всякого хрущевского сосу… без поллитры и не выговорить поганое слово… Ишь, гады, напустили соплей – «пусть всегда будет мама!». То ли дело в наши времена гремели песни:

Мы отстаиваем дело,
СозданнОе Ильичом.
Мы, бойцы Наркомвпудела,
Вражьи головы сечем!

Ничего-ничего, эдак поработаем годиков десять, будет кому китайца шугать, чеха и румына замирять!

– Виталий Егорыч, – умоляюще попросил Юрик Маял, сам после вчерашнего имеющий вид не ярче Лафонтена. – Достань, Виталий Егорыч!…

– На, комсомол, соси!

Чувиков сунул молодому человеку походную флягу с гнуснейшей джанкойской чачей, сплюнул и вылез из «козла».

Хиловатый пошел комсомол, банку не держит, боевое воспитание переложил на ветеранов, об одном только и мечтает – о финских банях с датским пивом.

Генерал подошел к обрыву и посмотрел вниз на легкомысленную Ялту.