Ожог

Шура, этот жилистый мускулистый подонок женского рода, тут же, в присутствии покупателей, взялась за телефонную трубку.

– Сан-Ваныч, – сказала она «комуследует», – тут у меня трое молодых-интересных Камуса покупают, а…

Увы, договорить бдительной даме не удалось. Бомбардир железной рукой больно взял ее за левую грудь, усадил на стул – сиди, жаба монгольская, – и вырвал трубку.

– Саня! Это Алик Бутерброд тебя беспокоит. Привет из столицы! Кого жаришь? На троих жарево найдется? О'кей! Встретимся!

Сообразив тогда, кто такие, и восхитившись такой чудесной метаморфозой ее любимых органов, буфетчица понимающе прикрыла глаза – все, мол, ясно, товарищи, – и бесплатно навалила нам в целлофановый кулек аппетитного интуристовского закуса.

Сейчас кулек этот лежал перед нами, похожий на увесистую медузу, и мы, что называется, кейфовали, запуская в него руки. Жизнь снова пошла вполне сносная.

– Хорошо сидим, мужики! – загоготал Алик и заклокотал, забурлил, засунув в горло сразу два горлышка – коньячное и шампанское.

– Вот только подавить бы угрызения совести, – вздохнул Патрик.

– Ну и дави их! Дави, как вшей! – Бомбардир со счастливой улыбкой выныривал из алкогольного погружения.

– Если бы только не горело все внутри, – снова вздохнул Пат. – Иногда хочется войти в пустой костел и лечь голым телом на камни…

– А меня зовут мои труды, друзья, – с раскаянием сказал я. – Трактат о поваренной соли. Лазеры. Птица-феникс. Лимфа – струящаяся душа человечества. Подлая доисторическая свинья «Смирение». Мой сакс опять закис в кладовке, и кошка на него ссыт… Мне стыдно, ребята…

– Кончай! – Алик сладко потянулся и почесал спину. – Знаешь, один кирюха как-то сказал мне золотые слова. Жизнь, говорит, дается тебе один раз, и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно и обидно за бесцельно прожитые годы. А этот малый, спартаковец, мог выжрать два литра, бросить восемь палок, а утром кроссик пробежать десять километров!

– А мог он лечь голым телом на камни и покаяться во всех грехах? – спросил Патрик.

– Сомневаюсь, – сказал Алик.

– Искал ли он искупления в тяжком, но вдохновенном труде? – спросил я.

– Сомневаюсь. – Алик сплюнул в море.

– Видишь, Алик, – сказали мы с Патриком в один голос, – твой кирюха был супермен!

Неяркий обхватил нас за плечи и приблизил наши головы к своему литому лицу.

– Ох, гады! Оу, святоши! Думаете, я вас не узнал? Да сразу же, как вы только заявились на Пионерский рынок, я вас узнал, псы! Ты, может быть, забыл, Малькольм, как мы с тобой распотрошили дом старшины цеха булочников в Вюртемберге? А ты, Пат Соленые Уши, неужели не помнишь славную ночку на мельнице в Граце? А как мы втроем за сотню талеров перевернули вверх дном дом герцогини Плуа? Может, вам напомнить, славный сэр Самсон, как визжал хозяин постоялого двора под Брно и как гоготала безумная маркитантка Лошадиная Шахна, которой солдаты за каждый пистон давали по пять золотых монет? Хватит прикидываться интеллигентиками, я знаю ваши жадные глотки, чтоб мне век свободы не видать! Перед нами сладенький городишко, мальчики! Давайте-ка вспорем ему брюхо и намотаем кишки на наши палаши!

Я хохотал, слушая веселый бред Яна Штрудельмахе-ра, то бишь Алика Неяркого. Я входил сейчас совсем в другую роль. Я уперся локтями в гранит и вытянул ноги к морю. Шлепок желтоватой пены упал на ступни. Я молодел, молодел с каждой минутой. Пятнадцать лет долой! Я снова пьян, я снова молод, я снова весел и влюблен. Чувствую каждую свою мышцу, а неизвестный молодой мир зовет под своды своих древних колоннад, под балконы и на водосточные трубы, меня, ТАИНСТВЕННОГО В НОЧИ…

ВСЮ НОЧЬ ШЕПТАЛИСЬ СТУКАЧИ
И СТУКОТУ ПИСАЛИ
А Я ТАИНСТВЕННЫЙ В НОЧИ
БРОДИЛ ПО МАГИСТРАЛИ

Ну, конечно, в этой толпе на набережной навстречу нам где-то идет девушка, похожая на Биче Сениэль, белая девушка в ковбойском костюме, и, конечно, мечтает встретить меня, таинственного в ночи…

Этот дивный невесомый донжуанизм, феномен «таинственного в ночи», такое состояние было мне давно знакомо. Оно возникало порой, и не так уж редко, на какой-то неясной алкогольной ступеньке, и, хотя я уже давно знал, что за ним последует, какие муки будут расплатой за блаженство, я все-таки всегда к нему стремился. «Таинственность в ночи» – собственно говоря, это и была всегдашняя цель всех моих путешествий. Самое смешное, что девушки всегда встречались мне в такие часы и всегда сразу понимали, кто я такой, какой я «таинственный в ночи», и всегда оставались со мной без лишних разговоров.

Алик Неяркий между тем продолжал свой монолог:

– Думаете, меня не тянет ледяная арена? Тянет! Тарасов чуть ли не каждый вечер звонит – приходи, Алик, на тренировки! Но я на этих хоккейных полковников кладу с прибором, потому что я свободный ландскнехт с бычьей кровью и знаю, что нельзя ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача!

Гулкий его голос, тревожа толпу, пролетал над набережной чуть ли не до Ялтинского маяка.