Озорные рассказы

За семь лет до замужества своего, как раз накануне Иванова дня, достигла она возраста любви. Веселая да смешливая, она позволяла себя любить, но сама не выбрала ни одного из тех парней, что пытались завоевать ее сердце. И хотя на лавке под ее окошком сиживал и сын Рабле, владевший семью кораблями, что ходили вверх и вниз по Луаре, и старший из братьев Жаанов, и портной Маршандо, и золотых дел мастер Пекар, она лишь посмеивалась да подшучивала над ними, ибо желала прежде обвенчаться в церкви, а потом уже взваливать себе на шею мужчину, что доказывает порядочность сей девицы, которая тогда еще чести своей девичьей не лишилась.

Она принадлежала к тем девушкам, что весьма опасаются порчи, однако, коли случится им согрешить, пускаются во все тяжкие, полагая, что одно пятно или тысяча — разницы нет, все равно придется чиститься да блеск наводить. К подобным характерам, впрочем, стоит проявлять терпимость.

Как-то один молодой придворный увидел ее на берегу. В лучах жаркого полуденного солнца она предстала перед ним во всей своей красе и прелести, и придворный спросил, кто она такая, у старика, копавшего рядом песок. Тот сказал, что это красотка из Портильона, прачка, известная всем своей веселостью и благоразумием. У этого сеньора, помимо кружевных манжет, кои полагалось крахмалить, имелось много белья и дорогой одежды, и он решил поручить их стирку сей девице, для чего догнал ее и остановил. Она выразила ему свою великую благодарность, поелику то был сам сир дю Фу, королевский камергер. Встреча эта так обрадовала девицу, что она только и говорила что о сеньоре дю Фу. Она разнесла новость по всему Сен-Мартену, а когда вернулась к себе, то опять-таки без умолку повторяла имя молодого камергера. И на следующий день в прачечной своей снова взялась за свое, так что в тот день в Портильоне имя сеньора дю Фу[145] звучало чаще, чем имя Божье, что было уже слишком.

— До дела еще не дошло, а она вон как разошлась, — заметила одна старая прачка. — Что ж дальше-то будет? Несдобровать ей с этим дю Фу, как пить дать, он ей язык укоротит!

И в самый первый раз, когда эта болтушка, которая только и думала что о сеньоре дю Фу, принесла в особняк белье, камергер пожелал ее видеть, рассыпался в похвалах и вознес до небес прелести ее, а засим сказал, что, раз ей хватает ума, чтобы быть такой красоткой, он заплатит сверх всяких ее ожиданий. Сказано — сделано, в тот же миг слуги оставили их вдвоем, и камергер принялся за дело. Девица же полагала, что он полез в мошну за долгожданными монетами, но, будучи застенчивой, взглянуть на сию мошну не смела, а только робко промолвила, надеясь получить вознаграждение:

— У меня такое в первый раз.

— Вот и славно, — сказал он.

Некоторые уверяют, что камергеру пришлось немало потрудиться, чтобы взять ее силой, но в конце концов они поладили. Другие уверяют, что он обошелся с нею слишком грубо, понеже она вышла от него, тащась, словно разгромленная армия, и, стеная и жалуясь, направилась прямиком к судье. Так случилось, что судьи на месте не оказалось. Портильонка ждала его и, плача, говорила прислужнице, что ее обокрали, поелику господин дю Фу не заплатил ей, а нанес ущерб невосполнимый, тогда как один каноник и член капитула обещал ей огромную сумму за то, что похитил господин дю Фу. Она, само собой, чаяла, коли полюбит кого, подарить эту радость за так, понеже сама получит удовольствие, а камергер обошелся с нею ужасно грубо, не ласкал ее нежно, как полагается, и потому он должен уплатить ей тысячу обещанных каноником золотых. Тут явился судья, увидел красавицу и захотел с нею позабавиться, однако она была начеку и заявила, что хочет подать жалобу. Судья отвечал, что, разумеется, он отправит злодея на виселицу, поелику ради такой девицы он, служитель закона, готов расшибиться в лепешку. Красавица сказала, что не желает смерти обидчику, а хочет, чтобы он уплатил ей тысячу золотых, потому что она подверглась насилию.

— Ах, ах! — сокрушенно молвил судья. — Такой цветок стоит большего.

— За тысячу экю я его прощу, потому как смогу жить, не занимаясь стиркой.

— У того, кто тебя ограбил, много денег? — спросил судья.

— А как же!

— Значит, он дорого заплатит. А о ком речь?

— О господине дю Фу.

— Это меняет дело…

— И правосудие?

— Я сказал, дело, а не правосудие, — возразил судья. — Я должен знать, как все произошло.

Красавица простодушно поведала о том, как раскладывала манжеты молодого господина в его гардеробной, как он полез ей под юбку, а она сказала: «Кончайте, господин!»

— Все ясно, — произнес судья. — Твои слова дали ему понять, что ты дозволяешь ему кончить. Ха-ха!

Красавица на это сказала, что она защищалась и отбивалась, кричала и плакала, а значит, это было насилие.

— Нет, это приемчики, используемые девицами, кои стремятся подстрекнуть да разжечь.

В конце концов Портильонка призналась, что ее против воли схватили и бросили на кровать, но, как она ни билась, ни кричала, никто не поспешил ей на помощь, силы оставили ее, и она сдалась.

— Так, так! — промолвил судья. — Ты получила удовольствие.