Озорные рассказы

Он свистнул, подзывая пажа, а когда паж явился, тихо приказал ему немедленно разыскать господ д’Октонвиля, Савуази, Теннеги, Кипьера и прочих своих приятелей и пригласить их на ужин, а заодно привести во дворец несколько хорошеньких сговорчивых девиц.

Потом герцог снова уселся на тот же стул в десяти шагах от дамы, которую он ни на миг не упускал из виду, пока отдавал приказания пажу.

— Рауль очень ревнив, — сказал он. — Потому я должен дать вам один совет… Вон там, — он показал на потайную дверцу, — хранятся тончайшие благовония и масла королевы. Там она умывается, ну и все такое прочее, чем занимаются женщины. Я знаю, убедился в этом не раз, что у каждой из вас свой особенный запах, по нему вас можно легко опознать. И если Рауль, как вы говорите, безумно ревнив, то есть страдает худшей из всех ревностей, то вы воспользуетесь этими грязными средствами, поскольку очень скоро вам придется погрузиться в трясину мерзкого болота.

— О, господин, на что вы намекаете?

— Узнаете в свое время, когда в том будет необходимость. Я не хочу причинить вам зла и даю честное слово рыцаря, что окажу вам совершеннейшее почтение и до конца дней моих сохраню в тайне мое поражение. Короче, вы убедитесь, что у герцога Орлеанского доброе сердце и месть его благородна: за презрение к себе он дарит дамам ключ от райских врат. Прошу лишь слушать внимательно, дабы не упустить ни слова из веселых разговоров, которые вскоре донесутся до ваших ушей из соседней залы, и ведите себя тихо, коли вам дороги ваши дети.

Поелику в королевские покои вела только одна дверь, а сквозь прутья оконных решеток лишь с большим трудом пролезала голова, сластолюбец напоследок еще раз велел не шуметь и запер даму, уверенный, что ей никуда не деться. Его веселые дружки не заставили себя ждать и нашли в ярко освещенном зале великолепный ужин, поданный на прекрасных блюдах, а рядом с блюдами сверкали серебром кувшины с королевским вином. Хозяин обратился к ним с такими словами:

— Скорее, скорее, друзья мои, садитесь! Я чуть не умер от скуки. Однако вспомнил о вас и захотел устроить пир на античный манер — пир, во время коего греки и римляне воздавали почести мессиру Приапу и богу, известному во всех краях под именем Бахуса. Празднество наше будет двоякого рода, поелику к десерту подоспеют три хорошеньких сороки, и хоть я знаком с ними накоротке, а кто из них милее, не знаю.

Все радостно выразили признательность своему господину, и только Рауль д’Октонвиль обратился к герцогу с особой речью:

— Сир, я охотно поддержу вас в любой битве, но только не в той, что связана с юбками, на турнире, но не на попойке. У добрых товарищей моих дома нет жены, а у меня есть милая супруга, с нею я обязан проводить мое время, ей должен давать отчет в моих делах и поступках.

— Значит, коли я женат, — возмутился герцог, — то я, по-вашему, не прав?

— О, мой дорогой господин, вы принц и вольны поступать так, как считаете возможным…

Эти слова, как вы понимаете, повергли прекрасную узницу в жар и в холод.

«Ах, мой Рауль, — подумала она, — как ты благороден!»

— Я люблю тебя, — продолжал герцог, — и почитаю самым верным и достойным из моих слуг. Все мы, — он обвел глазами трех прочих своих гостей, — негодяи рядом с тобой. Но, Рауль, присядь. Когда прилетят пташки, а это пташки высокого полета, ты вернешься к своему домашнему очагу. Черт! Я знал, что ты человек благоразумный и несведущий в любовных радостях на стороне, и пригласил сюда, в эту самую комнату, королеву, демоницу, воплощение женских прелестей. Я хотел раз в жизни тебе, который никогда не стремился к любовным похождениям, а грезил лишь о войне, дать насладиться чудесами чувственных утех, ибо стыдно моему подданному не уметь услужить прекрасной даме.

Д’Октонвиль сел за стол, дабы не перечить принцу в том, что касалось ужина и не затрагивало его чести. И все принялись смеяться, шутить и судачить о женщинах. Потом начали вспоминать свои похождения и случайные встречи и при этом не щадили никого, даже самых любимых, рассказывая о том, что каждая из них предпочитает; засим последовали ужасные откровения, чья низость и извращенность возрастали по мере того, как пустели кувшины с вином. Герцог веселился на правах единственного наследника престола и подначивал своих собутыльников, он врал, дабы вытянуть из них правду, а они ели рысью, пили галопом и пускали вскачь свои языки. От этих разговоров броня сира д’Октонвиля мало-помалу теряла свою крепость. Несмотря на свою добродетель, он снизошел до некоторых желаний и погрузился в нечистоплотность подобно святому, что увлекся своими молитвами.

Заметив это, герцог, который жаждал утолить свой гнев и обиду, засмеялся и сказал ему: