Озорные рассказы. Все три десятка

Вскоре стала она замечать, как грустит подчас её муж, и подглядела, как он украдкой плачет, горюя, что любовь их не приносит плода. Отныне супруги смешали свои слёзы, ибо в их совершённом браке всё было общее и ничего они не таили друг от друга, так что мысль одного становилась мыслью другого. Когда Империи случалось увидеть ребёнка какого-нибудь бедняка, она приходила в отчаяние и целый день не могла найти покоя. Видя скорбь любимой супруги, Лиль-Адан приказал, чтобы дети не попадались на глаза госпоже Империи, и, обращая к ней слова утешения, говорил, что дети часто идут путями зла, на что она отвечала, что дитя, рождённое ими, столь любящими друг друга, было бы самым прекрасным на свете. Он говорил, что их ребёнок мог бы погибнуть, подобно сыновьям его несчастного брата, на что она возражала, что своих детей не отпускала бы от себя ни на шаг, взяв пример с курицы, которая зорко следит за цыплятами круглым своим глазом. Итак, на всё у неё был готов ответ. Империа тогда призвала к себе одну женщину, подозреваемую в колдовстве, – как говорили люди сведущие, природа открыла ей все свои тайны. Женщина эта сказала, что ей доводилось часто видеть, что жёны не рожали, несмотря на всё их усердие, и оказались в тягости, лишь переняв повадку скотов, которой нет проще. Империа решила этому совету последовать, но и тогда ничего не произошло, живот её не вздувался и оставался твёрд и бел, как мрамор. Вновь она обратилась к парижским лекарям и послала за прославленным арабским врачом, приехавшим во Францию, желая открыть учёным новую науку. Названный врач, прошедший школу Аверроэса, произнёс над Империей жестокий приговор: по той причине, что она принимала на своём ложе множество мужчин, покоряясь всем их прихотям, как она имела обыкновение поступать, творя своё ремесло куртизанки, она раз и навсегда погубила в себе некие грозди, к коим матерь наша природа прикрепляет яйцо, которое после оплодотворения созревает в утробе матери, а при разрешении от бремени вылупливается из него детёныш; то бывает у всех млекопитающих, доказывается сие тем, что нередко новорождённый тащит за собой и свою скорлупу. Подобное объяснение всем показалось нелепым, скотским, бессмысленным, противоречащим Святому Писанию, каковое утверждает величие человека, созданного по образу и подобию Божию, а также противоречащим установленным учениям, а следовательно, здравому разуму и истине. Парижские учёные подняли такие речи на смех, и арабскому лекарю пришлось оставить Медицинскую школу, где с тех пор имя Аверроэса, коего он чтил, не упоминалось. А все столичные знахари, к которым втайне обращалась Империа, толковали ей, что она может смело идти тем путём, каким шла, раз она в те дни, когда жила для любви, родила кардиналу Рагузскому дочь Феодору. Способность рожать сохраняется у женщины, пока естество её подчинено влиянию Луны, и супругам следует лишь усилить старания. Такой совет показался Империи разумным, и она приумножила число своих побед, но и количество своих поражений, ибо срывала цветы, не получая плодов. Бедная страдалица написала тогда папе, каковой весьма любил её, и поверила ему свою скорбь. Добрый папа в милостивом послании, написанном собственной рукой, ответил ей, что там, где человеческая мудрость и мирские попечения бессильны, следует обратиться к помощи небесной и вымолить милость Всевышнего. Тогда Империа порешила идти босая вместе с супругом в город Лиесс помолиться у алтаря святой Девы Марии Лиесской, известной своим предстательством перед Господом в подобных случаях. Империа дала обет построить в этой обители великолепный храм в благодарность за зачатие ребёнка. Но она лишь понапрасну избила и изранила свои прекрасные ножки. Она понесла в себе только жестокую скорбь, столь истерзавшую красавицу, что прекрасные её волосы поредели и даже заблестела в них седина. Спустя недолгое время возможность материнства у Империи иссякла, отчего стали донимать её некие жаркие испарения, выделяющиеся из гипохондрических органов, и пожелтела белая её кожа. Ей минуло тогда сорок девять лет, жила она в своём замке де Лиль-Адан, с каждым днём худея, как прокажённая на больничной койке. Бедняжка отчаивалась, тем более что Лиль-Адан по-прежнему любил её, был неизменно добр к ней, хоть она и не исполнила своего долга жены по той причине, что в течение многих лет слишком часто уступала желанию мужчин, и теперь, следуя собственному её презрительному изречению, стала ни на что не годной, как старая утварь в хозяйстве.

Как-то вечером, когда особенно тяжело было у неё на сердце, она, вздохнув, сказала:

– Увы, наперекор церкви, королю, наперекор всему, госпожа де Лиль-Адан осталась всё той же скверной Империей.