П. А. Столыпин

Государь смотрел на этот вопрос проще. Он видел, что дело так дальше идти не может. Ему говорили об этом со всех сторон, не исключая и членов самого правительства. Он читал большинство возмутительных речей, произнесенных в целом ряде заседаний, а когда они дошли до настоящего апогея в вечернем заседании 17 апреля и затронули честь и достоинство того, что было всего ближе его сердцу, – нашу армию, по адресу которой депутат Зурабов произнес совершенно недопустимые суждения⁵, – у него не могло быть иного отношения, как недоумение, куда же идти дальше и чего же еще ждать. Это он и высказал открыто Столыпину, как говорил не раз и мне, и, не встретивши со стороны Столыпина какого-либо возражения по существу, государь не входил вовсе в рассмотрение детального вопроса о необходимости соблюсти какую-то особенную осторожность при роспуске. Его взгляд был до известной степени примитивен, но ему нельзя по справедливости отказать в большой логичности. Я хорошо помню, как на одном из моих всеподданнейших докладов в промежутке между 17 апреля и 10 мая государь прямо спросил меня, чем объясняю я, что Совет министров все еще медлит предоставить ему на утверждение указы о роспуске Думы и о пересмотре избирательного закона, и когда я стал разъяснять ему точку зрения Совета о необходимости соблюсти всю допустимую осторожность и принять эту решительную меру только в том случае, если Дума не порвет своей солидарности с социал-демократической фракцией и откажется дать разрешение на предание ее суду, – государь сказал мне совершенно просто: «Неужели же думает Совет министров, что Дума такая, какою мы ее знаем, найдет большинство голосов для принятия такого решения». И когда я ответил ему, что Совет, конечно, уверен в том, что этого не удастся достигнуть, но нужно сделать так, чтобы отказ последовал со стороны Думы, и тогда каждому станет ясно, что правительству не оставалось ничего иного, как допустить крайнюю меру во имя спасения не только своего достоинства, но и устранения государственной катастрофы, – государь сказал мне на это: «Все это прекрасно, но нужно принять необходимую меру раньше, чем она окажется последним средством, и, во всяком случае, избегнуть нареканий нам никогда не удастся, и следует идти не за теми, кто больше кричит о незаконности, а сам готовит совершить, быть может, самую большую, а за теми, кто пока молчит и недоумевает, почему бездействует правительство и я сам».

Я передал в тот же день слова государя Столыпину. П<етр> А<ркадьевич> имел вслед за тем разговор с государем и уверил его, что никаких колебаний ни с его стороны, ни со стороны Совета министров нет и не будет, что после инцидентов в заседаниях 7 и 10 мая⁶ сношения его с Думой о выдаче соц<иал>-демократической фракции ведутся самым усиленным темпом, что новый избирательный закон готов в том виде, как он уже известен государю, и он просит поэтому оказать ему доверие и не обвинять его в слабости, а тем более в попустительстве Думе. Государь казался совершенно успокоившимся и ни разу более не заговаривал со мной после этого дня до самого моего последнего перед роспуском Думы доклада, который пришелся на 1 июня, то есть как раз накануне того исторического заседания Совета министров поздно вечером в субботу 2 июня на Елагином острове, когда был получен и указ о роспуске Думы, и указ о новом избирательном законе. Об этом заседании я скажу в своем месте.

Повторяю, что лично я считаю, что роспуск Второй думы был окончательно и бесповоротно решен еще 18 апреля, после закрытого заседания Думы накануне по законопроекту о контингенте новобранцев набора 1907 года. Все то, что произошло затем 7 мая и в ряде последующих заседаний, было только лишними каплями, окончательно переполнившими накопившейся сосуд долготерпения как правительства, так и самого государя.

Вот что произошло на закрытом заседании 17 апреля⁷. Министерство внутренних дел внесло в Государственную думу законопроект об определении контингента новобранцев, подлежащих призыву осенью того же года на пополнение армии и флота. В заседание Думы прибыли представители всех трех ведомств – военного, морского, внутренних дел, с многочисленным составом своих сотрудников, на случай каких-либо справок и разъяснений. Столыпин не поехал лично в заседание, чтобы не давать повода говорить, что правительство придает делу особое значение, хотя из доходивших до сведения Совета министров из так называемых кулуарных источников слухов нужно было думать, что заседание не пройдет гладко и ожидаются многочисленные оппозиционные выступления. Столыпин говорил на это совершенно естественно, что иного ничего нельзя и ожидать, но если ему и всему правительству в предвидении всяких выступлений нужно являться в Думу в полном своем составе, то ему предстоит просто не выходить вовсе из Думы и прекратить всякую деятельность по управлению и отдаться исключительно одной думской, совершенно бесплодной работе.