П. А. Столыпин

Раздались крики о помощи, я побежал к Столыпину, стоявшему еще на ногах, в первом же ряду, у своего места у самого прохода, с бледным лицом, на кителе показалось в нижней части груди небольшое пятно крови. С правой стороны к нему подбежали еще люди, кто именно, я не мог заметить, видел только с обнаженною шашкою у самой царской ложи ген<ерала> Дедюлина²⁸.

Столыпин, шатаясь, обернулся к царской ложе, совершил крестное знамение в ее сторону и стал опускаться на кресло. Все окружающие помогли ему сесть, и поднялась страшная суматоха. Столыпина понесли на кресле к проходу, а перед тем толпа увела того, кто был сброшен на пол. Зал моментально наполнился публикой, государь и вся царская семья появились в ложе, взвился занавес и раздались звуки народного гимна, исполненного всей театральной труппой, весь зал стоял в каком-то оцепенении, никто не давал себе ясного отчета в совершившемся, и громовым «Ура» встретила растерявшаяся публика конец гимна. Государь, бледный и взволнованный, стоял один у самого края ложи и кланялся публике, затем быстро начался разъезд. Я вышел одним из первых из зала, узнал, что преступник задержан и подвергается уже допросу в одном из нижних помещений театра, что царская семья выехала благополучно и встречена публикой на улице с величайшим подъемом, а Столыпин отвезен в клинику доктора Маковского. Я выехал тотчас же туда и застал там массу всякого народа, заполнявшего лестницу и все коридоры. Я распорядился прежде всего установить какой-либо внешний порядок.

Следом за мной приехавшему сюда же, после проводов царской семьи во дворец, генерал-губернатору Трепову я сказал, что по закону я автоматически вступаю в права председателя Совета министров, так как состою его заместителем, и прошу его удалить всю публику, поставить полицейскую охрану снаружи и внутри лечебницы и указать тому, кто будет исполнять полицейские обязанности, помогать мне, в чем я встречу надобность. Генерал Трепов приказал полицмейстеру все это исполнить, а сам скоро уехал, условившись со мной, что будет ждать меня у себя, как только я сочту возможным уехать из лечебницы. Врачи были в сборе, тотчас же приступили к осмотру ранения и заявили, что пуля нащупывается близко к поверхности сзади, и к ее <извлечению> будет приступлено не позже следующего утра. Столыпин был в полном сознании, видимо, сильно страдал, но удерживал стоны и казался бодрым. Не помню теперь, кто именно из врачей, их стояло там много, сказал мне, однако, тут же: «Дело скверно, судя по входному отверстию пули и месту, где она прощупывается, при выходе, должно быть, пробита печень, разве что ударившись об крест, пуля получила неправильное движение и обошла по дуге, но это мало вероятно». Его слова оказались пророческими. Больного перенесли в другую комнату, обставили всем необходимым, он дважды звал меня к себе, но так как доктора настаивали на абсолютном покое, то я прекратил всякую попытку разговора, сказал ему в шуточной форме, что доктора возложили на меня обязанности диктатора и что без моего разрешения никого к нему пускать не будут, и сам он должен подчиниться моей власти. <…>

2 сентября с 9 часов утра я был уже снова в лечебнице Маковского. Столыпина я застал в бодром состоянии, но страдания его, видимо, усилились и присущее ему мужество минутами оставляло его. Меня он немедленно позвал к себе, передал ключи от своего портфеля, просил разобрать в нем бумаги и доложить наиболее спешное государю в этот же день в назначенное для него время, в 4 ч<аса> дня, а затем высказал желание повидать на минуту генерала Курлова и переговорить с ним наедине. Я убедил его не делать этого, потому что врачи не допускают нарушения покоя, и осторожно спросил его, не желает ли он уполномочить меня в самой деликатной форме дать знать Ольге Борисовне²⁹.

Получив его согласие, я тут же набросал телеграмму, показал ее ему и немедленно отправил. Он пошутил при этом, что с ее приездом около него не будет такой сильной власти, какую я олицетворяю. <…>