P.O.W. Люди войны

Почему в отношении врачей, совершавших одни и те же убийства, срабатывали двойные стандарты? Одних казнили, другим давали гарантию неприкосновенности и возможность работать? Для того, чтобы понять это, достаточно знать ситуацию в послевоенной Германии. Берлинская стена, которую построили в шестьдесят первом и сломали в восемьдесят девятом, олицетворяла границу сфер влияния. По сути, это была граница между Советским Союзом и Америкой. По обе стороны этой стены победители вывозили немецких ученых и технологии. В том числе и в области медицины. Вскоре многие из медиков, которых сильные мира сего спасут от наказания, станут мировыми светилами и нобелевскими лауреатами. Никто уже не будет вспоминать, как они начинали делать свои открытия.

* * *

Но давайте все же немного вспомним.

Вот, например, стрептоцид. Его можно купить в любой аптеке. Этот антибиотик вместе с другими лекарствами испытывали на узниках концлагеря Равенсбрюк. Для этого подопытным наносили открытые раны, обнажали кость и не давали заживать, наблюдая за действием препарата.

Экипировка современных летчиков до сих пор выпускается с учетом исследований Зигмунда Рашера в концлагере Дахау. Рашер погружал подопытных в ледяные ванны и помещал в барокамеры, откачивая оттуда воздух. В результате этих опытов погибли триста заключенных.

Метод искусственного оплодотворения разработан Карлом Клаубергом. Именно Клауберг решил проблему бесплодия. Он додумался до этой методики в Освенциме, когда проводил массовую стерилизацию женщин-заключенных. Свои исследования Клауберг закончил в Советском Союзе, куда его вывезли после войны.

Пересадка кожи при ожогах спасает жизни тысячам пострадавших. Эту технологию разработал доктор Йозеф Менгеле. Во время исследований все в том же Освенциме под его скальпелем погибли почти три тысячи близнецов.

Это лишь небольшая часть достижений, полученных в результате массовых убийств. Авторы этих технологий были нужны союзникам. Но почему среди них оказался медицинский шарлатан Ариберт Хайм? Доктор Смерть вел дневник экспериментов. Возможно, их подробное описание заинтересовало американских военных. И он получил свободу в обмен на дневник. Он исчез вместе со страницами из личного дела. Вместо него остался только журнал, где указывалась причина смерти заключенных. Конечно, фиктивная. Поэтому Хайм был уверен, что свидетельств его преступлений нет. Но он ошибался. Еще в сорок шестом американские следователи опрашивали свидетелей из Маутхаузена. Как раз тогда, когда Ариберт Хайм зарабатывал себе положительное резюме в лагере для военнопленных номер двенадцать.

Бывший политзаключенный Карл Лоттер рассказал, как осенью сорок первого ассистировал Хайму в «ревире».

К доктору обратился спортивного сложения юноша-еврей с раной на ноге. Хайм спросил парня, откуда такое сложение, и тот сказал, что играл в футбол. Доктор кивнул и предложил юноше лечь в операционной. И вот что Хайм с ним сделал. Он разрезал его, кастрировал, отделил части тела, его органы, взял его череп, отделил плоть и использовал череп в качестве украшения в клинике, потому что зубы были превосходными. И это не единственный случай.

Для опытов доктор отбирал, как правило, подростков. После него так поступали другие врачи в Маутхаузене. Во-первых, это была наиболее здоровая часть заключенных, а во-вторых, врачи могли не бояться, что дети окажут сопротивление. В большинстве малолетние узники попадали в Маутхаузен с Востока. Из них выжили немногие. Но их свидетельства американцы, расследовавшие дело концлагерей «Маутхаузен – Гузен», не принимали в расчет. Впрочем, и не могли. Вскоре после освобождения подростков вернули на родину. Прошло много лет, прежде чем на Западе узнали страшные подробности о том, что же происходило с ними в лагере. Правды ради следует сказать, что отличился не только доктор Хайм. И, вероятно, он был еще не самым жестоким сотрудником Маутхаузена.

* * *

«Комендант наш, Цирайс Фриц, нас он очень уважал, Кому пулю, кому шприц, всех охотно он снабжал!» – рассказал Василий Кононенко стишок, который ходил среди русскоязычных заключенных лагеря. Самодельные вирши, конечно, поднимали настроение, но, услышанные лагерным начальством, могли стать убедительной причиной, по которой автора или исполнителя направляли в печь.

«У коменданта была любимая овчарка, – вспоминал, морщась, Василий Кононенко, и я заметил, как нервно застучали подошвы его туфель. – Звали ее Анмут. В переводе на русский Прелесть. Так он отправлялся в каменоломни, это было недалеко, и брал эту Прелесть. С палкою в руках, с собакою на поводке. Подходит поближе к работающему узнику, дает ему палку и заставляет бить Прелесть. Ну, и как это можно? Коменданта собака, и ее ударить. Он говорит: «Бей!», приказывает: «Бей сильнее!» Ну, хорошо, заключенный ударил сильнее. Комендант забирает палку и говорит: «Иди!» Заключенный идет, потом бежит. Комендант отпускает свою Прелесть, она догоняет того узника и рвет его на куски».