Падай, я ловлю (СИ)

Отжимается он. В одних плавках. Мышцы напряжены, выпирают более обыкновения, красота неимоверная. Когда одну руку за спину заводит и отжимается на одной, у меня глаза расширяются. Когда меняет руку, губу закусываю. И вздрагиваю, когда говорит:

– Иди сюда. – Меня в жар швыряет от стыда, а он продолжает как ни в чем не бывало: – Будешь утяжелителем.

– Чего? – брякаю, осторожно проходя в комнату.

– На спину садись, – поясняет, выпрямив руки и замерев в этом положении.

– Как на лошадку, что ли? – хихикаю, забираясь верхом.

– Ну, в идеале вес тела распределить более равномерно…

– Я не могу распределить свой зад равномерно по твоей спине как ни старайся.

– И это, на мой вкус, большое преимущество, – сдавленно ржет. – Ну, ляг тогда.

– Ага, – бурчу, опускаясь на него грудью, ноги пристраивая на его ягодицах и свешивая руки с плеч. – Так?

– Да, – вместе с ответом сгибает руки в локтях, резко опускаясь к полу, а я взвизгиваю и едва не сваливаюсь с него, успев обнять за шею. Туманов ржет и снова выпрямляет руки, поднимая меня вверх.

– Тяжело?

– То, что надо. Замри.

Он отжимается, а я пьянею от его силы и запаха. Вверх-вниз, глаза закрыла, лежу, млею. А потом вдруг – БАЦ! – и утро.

Резко сажусь в кровати, с изумлением осматриваясь и понимая, что все еще у него, а за спиной слышу его громкий раскатистый смех.

– Блин, – брякаю смущенно, падая обратно и накрываясь одеялом с головой.

Глава 42

Захожу на кухню, все еще испытывая неловкость. Это ж надо так было вырубиться! И ведь даже не проснулась, когда он перекладывал меня на кровать! Слишком много событий, отключилась как ребенок после дня в аквапарке.

Родион стоит у плиты, варит кашу, судя по запахам. Оборачивается на меня через плечо, снова начинает беззвучно смеяться.

– Ну хватит уже, – ворчу и иду к холодильнику. Достаю черный хлеб и сыр.

– А каша?

– Сам такое ешь.

– Каша – это польза и энергия, – задвигает наставительно. – Неизвестно, когда в следующий раз поедим нормально, на бутерброде долго не протянешь.

– Пф-ф-ф, – закатываю глаза и кладу доску на столешницу, отрезая увесистый ломоть хлеба. – Не убедил.

– Я матери звонил, – говорит, помешивая свой завтрак. – Успел, они с твоим батей уже одной ногой за дверью были.

– Куда намылились? – удивляюсь.

– На дачу. Жарища, чего в городе сидеть. Грядки полить, чай на веранде сам себя не выпьет и все такое. Хотели ехать на ваш район за вещами, я осчастливил, что планы схожи. В общем, ждут нас, заедем за ними.

– Папу подальше от мыслей увозит, – выдавливаю улыбку, чувствуя, как на глазах наворачиваются слезы. – Похоже, он ей еще за столом успел рассказать, когда мы с Васькой отошли.

– Наверняка, – соглашается Родион.

– Какая она у тебя хорошая, Родь, – импульсивно прижимаюсь к нему щекой, пропуская свою руку под его.

– Вот ей и скажешь, – хмыкает довольно.

Конечно, говорю. И при встрече, тепло обняв, и словами, когда остаемся на улице, а папа поднимается за вещами в свою квартиру.

– Не стоит, Сашенька, – отмахивается смущенно. – Всем нужно плечо помощи. А я, знаешь ли, сама воды много от бочки не натаскаю… – опускает взгляд и лукаво улыбается. – А там и огурцы, и помидоры в теплице…

Прыскаем на пару с Родионом. Он неожиданно притягивает меня к себе, обнимает и целует в голову. Так непринужденно, будто мы и вправду помолвлены.

– Сегодня заявление подаем, – сообщает разом всем, а мое сердце ухает с высоты.

– Рада за вас, – улыбается его мама. – Не тяните, жизнь слишком коротка. Кто знает, сколько с любимым человеком отпущено, – вздыхает и отводит взгляд.

Через минуту выходит папа с довольно объемной сумкой, я удивленно вскидываю брови, а он немного смущенно пожимает плечами:

– Чего в городе сидеть. А так, хоть пригожусь.

– Ох, Федя, сколько дел много! – берет его в оборот Ольга Михайловна и практически заталкивает в машину. – У детей своя жизнь, у нас – своя.

До электрички остается еще пятнадцать минут, Ольга Михайловна дает жизненные наставления сыну, а я аккуратно отвожу папу в сторонку.

– Васька мне рассказал, про маму, – признаюсь, понуро опустив голову.

– А он откуда? – бормочет себе под нос. – Вот люди, – ругается вполголоса, – язык без костей!

– Не от тебя узнал?

– Мир не без добрых людей, – ворчит и явно злится. – Не бери в голову, донь. И не зацикливайся, маму это не вернет. Все нелюди по заслугам получили, хоть какая-то справедливость в жизни есть.

– Как получили? – хлопаю ресницами. – Я слышала, Маратов-старший за границей.

– За границей, как же, – папа брезгливо сплевывает в сторону. – Рыб на дне речки кормит. Та, что за заводом тянется.

– Откуда ты знаешь? – лопочу, чувствуя, как по спине бежит холодок.

– Оттуда. Следил я за ним. Хотел выяснить, кто с ним был. И выяснил. А те узнали, что я его по ожогу на роже определил, и сами же в расход. Зверье. Я на них заявление, как свидетель. Ну, это уж приняли, поехали за ними. А они спьяну стрелять, да сами же и полегли. А этого Маратова даже доставать никто не стал.

– И поделом ему! – выпаливаю на эмоциях.

Папа вздыхает и просит: