Падальщики. Восстание [СИ]

— Две недели, Триггер. Дай нам две недели! — выдохнул я без сил, словно у меня отобрали последние заряды жизни.

Я даже не заметил, как обратился к нему без звания.

— У тебя есть одна!

— Мы не успеем! Нам надо подготовить солидную почву для создания Совета блоков! Мы не можем свергнуть Генерала и не предложить ничего взамен! Тяни время!

— Черт бы тебя побрал, Калеб! Крайслер итак уже в мой зад вцепился, как голодный пес! Трухина ему докладывает о каждом, кто пересекает ворота военного блока в форме со значком анха на груди!

— Две недели, Триггер! — я даже повысил голос, чтобы обозначить Триггеру решительный настрой относительно срока.

И у меня было оправдание! Мы тут говорим не о каком-то бунте в отдельном блоке, мы собираемся полностью переделать все административное устройство базы для пятнадцати тысяч человек! Ответственность за их судьбы и будущее мы возложим на свои плечи, и здесь нельзя торопиться с решениями, потому что мы можем оказаться на месте Генерала, который не оправдал надежд населения!

Полковник нервничал не меньше, и у него тоже были на то причины. Ему предстояло все эти две недели оттягивать приказ о расформировании Падальщиков, придумывая аргументы методом мозгового штурма. Будучи единственным игроком на поле, против которого противостоят трое, у него совсем мало шансов придумать достаточное множество причин. У нас больше нет времени.

Ни у кого из Падальщиков больше нет времени.

— Хорошо. Через неделю я жду от тебя детали: кто войдет в Совет, сколько у них приближенных, а также уровень их поддержки! Вытряси все блоки! Найди всех бунтовщиков! Установи с ними контакт! Нам понадобится помощь населения, потому что у Генерала тоже есть приверженцы среди них! А в это время я подготовлю для тебя карту Зон. До тех пор никаких связей между тобой и мной. Ясно?

— Да сэр!

— Не подведи меня, командир! Я вот настолько близок к расстрелу, мать его!

Триггер распрямился, вдохнул пару раз и ретировался на совещание, где кучка стариков разрабатывали план по массовому уничтожению людей ради блага человечества.

Столь противоречивый метод выживания может прийти в голову лишь одному существу на этой планете — самому жестокому и беспощадному из всех живущих тварей. Правда, пытаясь выжить такой тактикой, мы хоронили себя еще глубже. Так есть ли выход из этой могилы?

Я покидал Зону Браво со стойкой уверенностью в том, что Тесса видела этот выход. Но она не успела поделиться откровением, словно сам Господь не хотел больше видеть человечество на земле.

7 января 2072 года. 15:30.

Тесса.

Сегодня православное Рождество. Знаю это от О-ля-ляжки с Легавым. На Желяве русских мало, в России есть свои подземные базы, но жизнь этих двоих сложилась так, что их закинуло далеко от дома. Я часто замечала эту глубоко въевшуюся печаль на лице Ляжки, только идиот не поймет, что за ней скрывается тоска по дому. Ее хор поющих матрешек на руке красочно кричит о внутренних переживаниях.

Интересно, как там они на Желяве?

В последние дни я часто задумываюсь о своих друзьях, которых оставила в прошлой жизни. Не знаю, почему. Может, потому что наш грандиозный план по спасению Аякса подошел к логическому завершению, и мы больше не сбиваем кожу на ладонях в кровь беспрестанным рытьем?

В спецотрядах нас всегда учили справляться с любым психологическим давлением активной физической деятельностью в первые же минуты появления внутренних терзаний. Поэтому после того, как мы теряли друзей на поверхности, в тренажерных залах было не продохнуть от скопления солдат. Мы изнуряли себя ежедневными многочасовыми тренировками, чтобы не оставалось сил впадать в депрессивные мысли перед сном. Вечером выжатые, как белье в пустыне, мы плелись к своим кроватям, на которых вырубало сразу же, как только голова касалась подушки. И так несколько дней подряд, пока время залечивало раны. Через неделю становилось гораздо легче. А через две мы уже спокойно отправлялись в новые миссии. Постоянные потери близких и друзей прочно вплелись в нашу нынешнюю жизнь, я другого состояния даже не знаю, хотя не перестаю мечтать о прекрасном будущем, в котором мне больше не нужно бояться и переживать о том, что, возможно, я вижу Калеба в последний раз.

Суровые времена ожесточили нас. Мы стали более закрытыми и сдержанными. Мы боимся проявить чувства к другому человеку, мы боимся привязанности, потому что боимся обжечься смертью. Потеря родного человека — жесточайший удар, разрушающий почву под ногами, он бросает тебя в настоящий психологический ад, из которого, кажется, нет выхода. Многим людям так и не удается выкарабкаться из этой пропасти скорби, они остаются там навсегда и вскоре тоже отправляются следом за любимым, жизнь без которого в беспощадном мире уже просто не имеет смысла.