Падальщики. Восстание [СИ]

Я встала с колен, немного помедлила, а потом нырнула в исчезающее на ветру полотно дыма и медленно прошагала к яме. Мое терпение уже подходило к концу, уступая место напористой злобе на дерьмовую судьбу, полную лишений и боли. Зуд в укушенном плече, ноющая спина и кровоточащие ладони досыпали соли на оголенные нервные окончания. Я чувствовала, как росло бешенство в груди оттого, что весь мир испытывал меня на прочность. Помимо двух недель каторжных работ с лопатой в руках, я еще всем ребятам морального духа раздавала по порциям, отрезая те самые порции от собственного задора. Я устала. Я выдохлась и физически и духовно, я не чудо-бочка Халила, у меня нет проводов, чтобы подзаряжать мою выдержку. Пусть я командир, пусть на меня смотрят, как на божьего наместника, ведущего людей в рай, но я всего лишь человек. Шестьдесят килограммов веса, сто семьдесят сантиметров роста, мои мускулы имеют пределы, моя сила воли имеет границы. И уж тем более мне не потягаться с тридцатитонной машиной на кулаках. Только хитростью. Сработало — отлично! Не сработало — придумываем новый план! Терять время на трусливые попытки сдернуть пластырь с раны для нас роскошь.

Когда пыль улеглась, дым рассеялся, я наконец увидела дно ямы, и меня охватил целый торнадо из эмоций, с которым я справилась лишь через минуту осознания натюрморта перед глазами. Я знала, что ребята смотрят на меня, и ждут ответа или знака. Они все боялись взглянуть на результат их работы, они боялись провала, который может уничтожить их стремление.

Я смотрела на Аякс и не понимала, что чувствую. Логика подсказывала, что я должна прыгать от счастья, душа ворочалась по кругу, как кот, устраивающийся на лежанке. Все внутренние переживания слились в один поток, который я резко оборвала взмахом руки, активирующей рацию.

— Ну что, Зелибоба? Соскучился по зверю?

Боб не сразу понял смысл моих слов и чуть привстал на снегоходе вдалеке. Я улыбнулась и пояснила:

— Садись за руль! Пора вернуть Аякс в боевой строй!

7 января 2072 года. 18:00.

Кейн.

Я волнуюсь.

И это чертовски странное ощущение, потому что за свою долгую одинокую жизнь мои нервы обросли панцирем, который защищает их от ракетных ударов извне. Меня уже мало, что удивляет. Мало, что способно вызвать во мне бурный восторг или подавленное огорчение. Каждый день превратился в один из десятков тысяч дней. Однообразных, рутинных, беспросветных.

Я не помню, когда наступила эта пресыщенность жизнью. Может, лет десять назад — спустя тридцать лет после Вспышки. Спустя тридцать лет после того, как я все потерял: Кристин, Генри, исследования на Фармчейн и Сандоз, собственный дом в пригороде, собственную жизнь. После того, как я очнулся на полу ангара весь в засохшей крови и ослабленный настолько, что едва сумел доползти до медицинского шкафа и заклеить многочисленные раны от укусов пластырями. Я вновь потерял сознание и проспал там же в коридорах между пустующими разбитыми боксами еще пару дней, пока ткани регенерировали. А когда силы наконец вернулись ко мне и я смог покинуть лабораторию, город уже эвакуировали.

Дальше моя жизнь превратилась в бесконечное брожение по пустынным улицам городов, деревень, изредка обнаруживая заброшенные аванпосты и в спешке покинутые карантинные лагеря. Вспышка распространялась в геометрической прогрессии из-за ускоренных темпов превращения укушенных людей. Связь перестала работать, электричество не подавалось, цивилизация медленно умирала.

Но вот моя надежда на победу над вирусом загорелась с новой силой, когда я постигал чудеса своей мутации: замедленное старение, быстрое восстановление от ран, невидимость для врага, а главное — сохраненное человеческое сознание.

Я кочевал между лабораториями по всей центральной Европе, наизусть зная их расположение, оборудование, возможности. Я тридцать лет свозил их ресурсы сюда в гостиницу «Умбертус» близ Бадгастайна, поскольку это было тихое место — практически недосягаемое ни зараженными, ни выживающими людьми, потерявшими человечность и без превращения. Мародеры стали реальной угрозой для меня. Иной раз я засыпал в городах, посреди снующих туда-суда чудовищ, потому что с ними мне было безопаснее.

В какой-то момент я стал замечать, что моя активность превратилась в апатичную и равнодушную, как если бы я каждый день работал у станка и ковал гвозди по тысяче штук в час. Меня перестали трогать агонические крики захлебывающихся в крови жертв или их зовы на помощь. Я мог равнодушно взирать на чудовищно-болезненную смерть человека в пастях чудовищ, просто потому что наблюдал их сотнями и никак не мог им помочь. Я оброс толстой непробиваемой шкурой бесчувственного, отстраненного и даже хладнокровного существа — нового вида на эволюционном пути человека: усовершенствованный, гораздо более сильный и такой одинокий.

Пока не нашел себе подобного.