Падчерица Синей Бороды

Мы с Ритой Мазариной за эти три дня кое-как отмыли двухэтажный деревянный дом в поселке Сюсюки. Высохли выстиранные занавески и древнее постельное белье — упорная сопротивляемость льна доводила до отчаяния. Поджили на руках водянки — у Риты Мазариной от стирки льняных простыней, и у меня — от разводного ключа, которым я пыталась наладить газовое снабжение дома и обогрев.

Сам кореец в эти три дня отсутствовал, хотя и наведывался пару раз минут на сорок, ему этого времени как раз хватало обнять молодую жену и погрозить пальцем падчерице, чтобы она не слишком увлекалась “железками” и не взорвала дом.

Мы залили воду в батареи и в бак на чердаке. Вдвоем. Без него. Намылили мылом все соединения труб, пустили газ, и синяя корона вспыхнула в обогревательном котле. Без него. К вечеру третьего дня мы убедились, что соединения не пузырят, потом всю ночь принюхивались в потеплевшем доме. Без него. Залезли в подвал, обшарили чердак. Без него. Обследовали старую покосившуюся баню и поленницу дров рядом с нею. Рискнули и затопили.

Когда дымок из трубы наладился, во дворе вдруг образовался мужичок с ружьем. Ни слова не говоря, он по-деловому осмотрел выметенную баню, обошел дом. Пока я с огромной сковородой наготове затаилась за дверью, Рита мужичка разговорила. Оказывается, он нанят специально, чтобы нас охранять! И пришел узнать, правильно ли мы топим баню. Мы с Ритой по наивности подумали, что он беспокоится, как бы мы не угорели, а мужичок пришел поинтересоваться, хватит ли нам полтора часа помыться? А что будет через полтора часа? А через полтора часа он придет, проветрит баню, подбросит дровишек и “поддаст парку по-настоящему, без бабских штучек”, после чего пригласит остальных мужиков, нанятых нас охранять, и они попарятся по очереди, так что “девки, заготовьте самовар ведерный!”.

— А сколько тут этих мужиков? — осмотрела Рита заброшенный двор.

Во дворе старые яблони застыли в легком морозном полдне. Шелестя, облетали последние, уже обесцвеченные и скрученные холодами листья, их шелест в прозрачном воздухе заставлял затаить дыхание и дождаться последнего звука — соприкосновения падающего листа с другими, выстлавшими собой землю. А лист падал так долго и так невесомо, в полной тишине и безветрии, замедляя собою время, и хотелось сделать что-то резкое, крикнуть, двинуться, чтобы убедиться, что внутри тебя есть еще жизнь и собственный пульс, не подчиняющийся замедленному метроному осени.

— Четверо нас, — мужичок достал из кармана телогрейки папиросы. — Да вы, бабоньки, не дрейфите, мы мужики тертые, стрелять и охранять приученные, потому что все — лесники! А Николай вообще зверь, потому что с афгана еще на голову контуженный. Мы все тут рядом живем, за домом Кемира присматриваем уже которой год!..

Сблизившее нас с Ритой за эти дни ощущение одиночества и уединения пропало. Раздеваясь в предбаннике, мы то и дело посматривали в крошечное окно, выискивая затаившихся охранников, особенно Николая, который “вообще зверь”…

— А кто это — Кемир? — спросила Рита, раздевшись.

— Это теперь твой муж.

— Ну вот, — загрустила она, — я только привыкла к его странному имени, только научилась произносить с ходу, не заикаясь — Га-да-мер! — она закрыла глаза и легко улыбнулась.

— Моя тетушка Леони называла корейца Кемой, я так думаю, что его родовое имя — Кем. Ты что, в трусах будешь париться?

— Да, — уверенно заявила Рита. — Я всегда моюсь в трусах. Так микробы не проникают внутрь женского организма.

Выслушав такое заявление, я в первую минуту, конечно, подумала, что медицинское образование не проходит даром, но потом призадумалась.

— Госпожа, — присела я перед нею в парилке на корточки, — “я знаю, о чем вы думаете. Вы не доверяете слугам и служанкам в замке, и вы правы. Но я не такова, как они, я вас не предам. Госпожа, расскажите мне о своем горе”.

Выдав все это наизусть, я изобразила на лице собачью преданность и напряженное участливое внимание.

— О, никто не поможет моему горю! — вдруг совершенно натурально зарыдала Рита.

— Не правильно. Ты должна сказать: “Пастушка, прекрасная пастушка, если ты меня выдашь, Господь Бог и пресвятая Дева покарают тебя”, потом погладить меня по щеке и решиться: “Слушай. Я расскажу тебе о своем горе”. Вот так.

— Эт-то из какой пьесы? — всхлипывает Маргарита, уже выпустив улыбку на дрожащие губы.

— Это из моей любимой сказки.

— Ладно, пастушка, куда от тебя денешься… Смотри.

Глубоко вздохнув, Рита Мазарина стащила трусики. Я тщательно, сантиметр за сантиметром, обшарила глазами низ ее живота, подработанные для посещения бассейна волосы на лобке, но ничего интересного, что бы стоило прятать под трусами, не нашла. Рита медленно повернулась спиной.