Падчерица Синей Бороды

– Утро какое тихое, – вздохнул кореец. – Ангелы крыльями машут, слышишь?

Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме дыхания лошадей и стука моего сердца.

– Когда ты станешь взрослой…

– Не начинай, ладно?..

– Когда ты захочешь узнать, жив я или мертв…

– Зачем это мне узнавать?

– Однажды я поцеловал тебя в живот.

– Еще чего?.. – я дернулась, Маврушка подо мной фыркнула и переступила.

– Когда ты спала, я тебя везде целовал.

– Неправда!

– Ты просто не помнишь, это были хорошие поцелуи, отцовские. Если ты захочешь узнать, жив ли я, приложи левую ладонь к животу. Вот так, чуть пониже пупка.

– И не подумаю!

– Приложи и послушай, – не обращая внимания, продолжил кореец. – Если услышишь пульс вроде легкого сердцебиения, значит, я жив.

– А если мертв?

– Почувствуешь тишину и холодок.

Я расстегнула куртку, лихорадочно выдернула из джинсов рубашку, засунула за пояс руку и приложила ладонь к животу.

– Ты мертв, кореец! – злорадно объявила я после минуты напряженной тишины в его побледневшее лицо. – Ты уже мертв! Я ничего не слышу!

– Алиса!..

– Она пела тебе! Она пела тебе! – Я ударила Маврушку по крупу ногами, мы помчались вниз.

– Алиса-а-а!

– Она пела тебе и никогда не пела мне, – шептала я, не подпуская слезы к глазам. Задавленные внутри, они осели тяжелым комом и мешали дышать. – Она пела тебе, а теперь ты мертв!

Мне почудились впереди странные тени. Взлетая и падая, распластавшись по земле серыми призраками, тени неслись от хутора навстречу, и никак было не разглядеть, сколько их, пока они не пронеслись мимо, хрипя от напряжения, почти выпрямляя в одну линию гибкие длинные тела в прыжке. Три огромные собаки, выпущенные лесником, промчались, одарив на секунду близостью силы и красоты откормленных серебристо-серых натренированных тел. Где-то там, на холме, они добежали до корейца, бросились к нему с громким басовым лаем и прыгали от счастья, пугая его жеребца, и валялись на земле, обнажая голые животы, и носились кругами, пока он не слез с лошади и не дал себя повалить и облизать.

Проснувшаяся Рита бегала из комнаты в комнату, поправляя подушечки на креслах, сменила три кофточки, но ее все равно не устраивало то, что она видела в старом зеркале. Чайник закипал уже два раза. Нервничая, Рита становилась с напряженным лицом некрасивой, терялась, роняла посуду, и вот уже подступала к покрасневшим глазам, к напряженному горлу истерика – где же он, в конце концов, он приехал, почему не идет обнять жену?!

– Собак выгуливает, – зеваю я и иду досыпать.

А вечером, когда еще не включили фонарь над крыльцом и тени лесников-охранников растворялись в наступающей темноте между старыми деревьями в саду – обходы проводились раз по шесть в сутки, – я прокралась по лестнице так тихо, что Рита, застывшая в холле перед телевизором с выключенным звуком, ничего не заметила (звук мешал бы ей вслушиваться в себя и хранить память о теле и голосе корейца). С деревянной панелью пришлось повозиться, оказывается, она не сдвигалась в сторону, а поднималась вверх, в невидимую нишу, и закреплялась в поднятом положении рейкой. Дверца в потайную комнату была низкой, замок заело, ключ, выданный корейцем, не хотел поворачиваться, руки мои дрожали, а старый дом вздыхал и потрескивал своими внутренностями, как уставшее пугать дряхлое привидение.

Провозившись минут десять, я открыла замок и вошла в чулан Синей Бороды, согнувшись. Нащупала клавишу на стене справа, у самого пола, а свет не включился. Так, да? А у меня с собой фонарик! С новыми, только что вставленными батарейками. Отлично светит.