Падчерица смерти

Неловко повернувшись, он толкнул чуть качнувшийся прилавок, сконфуженно извинился, выслушал заверения, что все в порядке, собрал купленное, еще раз раскланялся и, наконец, отошел от прилавка, сжимая в кулаке пучок из семи свечей. Восьмая, тоже фиолетовая, – ну не торгуют в храме свечами нужного цвета, а самому лить некогда! – лежала у него в рукаве. Конечно, сдачи с целого скудо хватило бы на пару дюжин таких свечек, так что дело совсем не в жадности, м?

Пройдя в высокую дверь, отделяющую притвор от самого храма, Лучано, как всегда, на миг затаил дыхание, а потом благоговейно вдохнул теплый воздух, напоенный ароматами ладана, горячего воска, благовоний и чего-то еще, трудноуловимого, но сразу берущего душу в сладкий плен тоски по несбыточному.

Он шел по гладким мраморным плитам, уже не думая, сколько человеческих жизней стоила эта роскошь. Потоки солнечного света лились сквозь разноцветные витражи, сказочно-яркие, будто драгоценные камни или леденцы. Да, вот именно такие дивные конфеты однажды раздала сиротам богатая дама, приехавшая выбрать себе малыша на воспитание. Алые, словно кровь, солнечно-желтые, зеленые, как трава… Лучано был слишком мал, и ни одного леденца ему не досталось, оттеснили старшие ребята. Но он видел эти осколки счастья у них в руках и горько завидовал, даже ночами потом видел, как перебирает полные пригоршни леденцов и щедро раздает их всем – возьмите, не жалко, у него есть еще!

Дама уехала, забрав двухгодовалую девочку, золотоволосую и синеглазую, а воспитанники потом еще много лет рассказывали об этом новичкам, бешено завидуя и надеясь, что однажды… вдруг… Но их забирали совсем в другие места. А леденцы Лучано потом попробовал. Ничего в них не было особенного. Впрочем, как и в драгоценных камнях. Но витражи… Сколько раз их видел, а сердце почему-то замирает, как в первый.

Он скользнул взглядом по людям вокруг. Утренняя служба закончилась, дневная еще не началась, и народу в храме было совсем немного, человек десять-двенадцать. В просторном зале под высокими расписными сводами они терялись, казались маленькими и неприметными, как и сам Лучано. Храм – дом богов, а люди приходят сюда просить или благодарить, но они всего лишь гости величественных сил, правящих миром. Со стен за Лучано следили то мрачные, то насмешливые, то задумчивые глаза великих магов, королей и жрецов, героев легенд и сказаний. Он не присматривался, не искал знакомые сюжеты, просто шел к середине храма, его сердцу – семи мраморным статуям в два человеческих роста каждая.

Подойдя, остановился, преклонил колени, встав прямо на пестрые холодные плиты пола. Белый мрамор тек плавными складками длинных одежд, а сверху на Лучано взирали бесстрастные каменные лица. Длинный постамент, на котором стояли статуи, был усеян целыми свечами и их огарками. Сотни огоньков трепетали в тишине храма, словно звезды, вдруг ставшие близкими – только руку протяни.

Сосредоточившись, Лучано потянул первую свечу, красную, и зажег ее, коснувшись фитилем ближайшего язычка пламени.

– Пресветлый Воин, – тихо проговорил он, укрепляя размягченный теплом его руки воск на мраморе. – Пошли мне достойных противников, и не слишком много. Я не совсем твой, но мои руки знают оружие, так пусть держат его крепко.

Вторая свеча, оранжевая, встала рядом, и Лучано перевел взгляд с мощной фигуры вечного воителя на стоящую рядом с ним женщину, уже немолодую, но прекрасную в зрелой женственности и с лицом одновременно строгим и благосклонным.

– Всеблагая Мать… Мне бы ясной теплой погоды в пути, да и прочих твоих милостей не лишай.

Быстрой вспышкой сожаления мелькнул образ той светленькой девчонки из гостиницы. Эх, так и не удалось проверить, какого цвета на ней чулочки. Вот умрешь – а действительно важных вещей и не узнаешь!

Лучано показалось, что по мраморным губам мелькнула тень улыбки, но это, конечно, просто луч света упал.

Он по одной поджигал и ставил свечи, прося у Благих самого необходимого, без наглости. У Милосердной Сестры – ран полегче и без лихорадки, у Творца Превращений – чтобы яды и зелья действовали, как положено… Великому Безликому напомнил, что всякий Шип – немного скоморох и плут, а значит, хорошо бы ему, Лучано, толику удачи во вранье и побольше чутья на опасность…

Благие молчали, как и положено богам, но Лучано казалось, что они смотрят ему в душу слепыми, но все видящими мраморными зеницами. Он продвигался все дальше, пока в руке не осталась последняя свеча, самая толстая. Ничего, остальные Шестеро не обидятся, им хватает уважения от их собственных почитателей.