Падение

Избранный M наряд стал выглядеть еще более двусмысленным, когда в помещение вошел F, Чистильщик обуви, маленький, толстый министр тяжелой промышленности. Он поспешил, нисколько не обращая внимание на остальных, к Партийной музе и воскликнул: «Черт побери, что за платье, великолепное, фантастическое, что-то непохожее на то традиционное старье, которое носят члены Партии. К черту все условности». Все уставились на F, который продолжал: «Для чего же свершили революцию, искоренили плутократов и кровопийц и перевешали помещиков и кулаков на вишнях? Чтобы ввести красоту, — заорал он, обнял и поцеловал министра образования, словно она была крестьянской потаскушкой. — Диор — рабочим!» Произнеся это он сел на свое место между D и H, причем оба отодвинулись от него и так же, как и N, подумали, что министр тяжелой промышленности своим черным юмором намекал на то, что исчезновение O — дело серьезное и не исключено, что следующим падет партийный секретарь.

Вошел B. (Лишь теперь N заметил, что молодежный вождь P давно сидел рядом с ним, бледный, боязливый, ревностный партиец в очках, его приход никто и не заметил). B спокойно прошел на свое место, положил папку на стол и сел. Главный идеолог G и министр сельского хозяйства I, которые все еще продолжали стоять, тоже сели. Авторитет министра иностранных дел B был неоспорим, хотя все его ненавидели. Он был выше остальных. N им восхищался. Если партийный секретарь был интеллигентным, с организаторскими способностями, если министр тяжелой промышленности был инстинктивно хитрым практиком насилия, а главный идеолог — теоретиком, то министр иностранных дел был едва постижимым элементом этой коллективной власти. Он был идеальным министром иностранных дел. К тому же в отличие от E и N он, завоевав положение в Партии, не ввязывался подобно D или G во внутрипартийную борьбу. Он имел большое влияние и вне Партии и не интересовался ничем, кроме своей работы. Это и делало его могущественным. Он не был вероломным, но и не шел ни на какие контакты, даже в личной жизни он был одинок. Он ел умеренно и пил умеренно, на банкетах он, как правило, выпивал всего один бокал шампанского. Его русский, немецкий, английский, французский, итальянский были безупречны. Его научные труды по истории правления Мазарини, по раннеиндийским государствам были переведены на многие языки так же, как и его эссе о китайской концепции счета. Его переводы Рильке и Штефана Георга были очень популярны. Но тем не менее самым известным было его «Учение о перевороте», за которое его стали называть еще и Клаузевиц революции. Он был незаменим, поэтому многие его ненавидели. Особую ненависть он вызывал у A, который называл его Евнухом, прозвище всем нравилось, но даже A ни разу не решился в присутствии B его так назвать. В таких случаях A называл его просто Друг B или, если он был очень зол, Наш гений. B же, наоборот, обращался к Секретариату не иначе, как «уважаемая дама, уважаемые господа», как будто обращался к буржуазной аудитории. «Уважаемая дама, уважаемые господа, — начал он и сейчас, едва успев сесть и против своей привычки не говорить без приглашения. — Уважаемая дама, уважаемые господа, возможно вы заметили, что министр атомной промышленности O не появился». — Молчание. B вынул из папки какие-то бумаги, принялся их молча перечитывать. N почувствовал, до какой степени все напуганы. Арест O — не слухи. Именно это хотел сказать B. Государственный президент K заявил, что он вроде бы всегда знал, что O предатель, потому что O интеллигент, а все интеллигенты предатели, а маршал H вновь закричал: «Смерть врагам Партии!» Оба Джингисхана были единственными, кто хоть как-то отреагировал на это сообщение. Все остальные изображали равнодушных (только D внятно сказал всем «Идиоты»). Партийная муза открыла сумочку и пудрилась. Министр внешней торговли изучал какие-то акты, министр тяжелой промышленности — свои ногти, министр сельского хозяйства просто смотрел перед собой, главный идеолог делал какие-то записи, а министр транспорта L, казалось, стал тем, чем его называли — неподвижным памятником.