ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

Профессионалы центрального аппарата МИД СССР стремились в оставшиеся недели и месяцы обеспечить в договорном порядке, чтобы действительно «с немецкой земли не исходила война», чтобы послевоенные границы были неприкосновенными, чтобы германская территория не использовалась внешними силами, чтобы объединенная Германия не входила в НАТО. Однако сценарий «два плюс четыре» парализовал активность советской дипломатии, поскольку фундаментальные договоренности должны были оставаться делом немцев (читай: ФРГ), обязанных лишь «консультироваться с четырьмя державами». В рамках этой конструкции Советский Союз все чаще оставался в одиночестве.

16 февраля Гарри Гилмор поделился своими впечатлениями от воздействия уступок Москвы на настроения в госдепартаменте США, который воспринял их как подтверждение правильности решения безоговорочно поддержать Гельмута Коля. «В Вашингтоне считают, – говорил Гилмор, – что все предрешено; ни остановить, ни замедлить воссоединение нельзя; все прежние вопросы потеряли значение; сейчас самое главное – не раздражать немцев, обеспечить хорошие отношения с будущей единой Германией, делать все, как хочет Коль. До сих пор нет окончательного ответа [из Вашингтона] на продолжение «берлинской инициативы». Удалось получить согласие на обсуждение вшестером воздушного сообщения с Западным Берлином, но затянулось согласование с Бонном (Бонн хотел бы постепенной отмены воздушных коридоров и линии идентификации, то есть границы между ФРГ и ГДР). Похоже, что Гельмут Коль ведет дело к ликвидации четырехстороннего статуса Берлина («Как совместить его с ролью Берлина как столицы?») и ликвидации военного присутствия четырех держав в городе. Если не будет военного присутствия, не будет и политического».

Гилмор придерживался мнения, что США и СССР объективно «заинтересованы в сравнительно длительном переходном периоде, в течение которого сохранялся бы статус Берлина (скорее как символ). Войска четырех стояли бы там с официальной задачей обеспечить (absichern) планомерное воссоединение Германии с соблюдением всех выработанных условий. В бушующем море изменений Берлин играл бы роль якоря стабильности на весь переходный период. Момпер – за такое решение, Коль – против». Гилмор опасался, что позиция Коля определит линию Вашингтона и предлагал, чтобы Горбачев и Шеварднадзе обратились по этому вопросу к американскому руководству. Но Москве было не до Берлина и его статуса. К тому же только несколько человек в советских верхах вообще понимали, что это такое – четырехсторонний статус Берлина и как можно его использовать для обеспечения интересов СССР. Ни Горбачев, ни Шеварднадзе к их числу не относились.

Попытки МИД СССР начать параллельные консультации по вопросам объединения Германии в четырехсторонних рамках или на двусторонней основе (СССР-США, СССР-Великобритания, СССР-Франция) не дали результатов. Идея трехсторонних контактов (США-СССР-ФРГ) также не реализовалась. После фундаментальных уступок Горбачева интереса к консультациям с СССР ни у кого не осталось. Да, видимо, и тогдашнее советское руководство рассматривало подобные консультации скорее как бесполезную потерю времени.

Финал

Никакого «плана Маршалла», который ГДР неоднократно обещали западные немцы, она не получила. Помощи от ФРГ не поступило даже после замены правительства Модрова правительством де Мезьера в результате выборов 18 марта 1990 года, когда править ГДР стали вчерашние демонстранты. Бонн логично исходил из того, что чем слабее ГДР, тем легче и быстрее она примет условия ФРГ. 15 июня новое правительство республики было вынуждено взять кредит в ФРГ на 15 миллиардов марок ГДР – прежде всего для того, чтобы выплатить зарплату своим бюджетникам (7 миллиардов марок ГДР). Поразительно было то, что в последний период существования ГДР, несмотря на мрачные пророчества как своих, так и западногерманских экономистов, экономика республики, так и не получившая помощи Запада, все же не рухнула.