ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

НАТО занята параллельно выработкой своей новой стратегии. Гельмут Шмидг сказал однажды: «НАТО не является собственностью Америки». В международно-правовом плане этот тезис так же бесспорен, как и знаменитая фраза из романа Джорджа Орвелла «Ферма животных»: все звери равны, но некоторые более равны, чем остальные. Прорыва в направлении структуры безопасности для объединенной Германии добился старший Буш, который разъяснил Горбачеву, что, выведя войска из ГДР, он утратит контроль над Германией – это под силу только Америке с инструментальной помощью НАТО. Данная формулировка точно отражает роль Атлантического альянса, который рассматривается и воспринимается во всем мире как инструмент американской политики, хотя и является союзом суверенных государств и функционирует как таковой.

По-прежнему сохраняет силу определение де Голля, согласно которому в решении о применении атомного оружия, от которого зависит судьба собственной нации, не может участвовать даже самый близкий друг. Это определение, которое, между прочим, исключает появление атомного оружия у Евросоюза, действует также и для Америки. НАТО является организацией, у членов которой есть интересы, но нет компетенции в атомной сфере. Исключительный характер американского права принимать соответствующие решения обеспечен конструкцией, при которой самый высокопоставленный генерал США в Европе напрямую подчиняется своему президенту, информируя одновременно союзников о концепциях и планировании и даже участвуя в примирении их расходящихся интересов. НАТО может советовать, но не решать. Например, она не может наложить вето, если Вашингтон сочтет необходимым переступить атомный порог. Генеральный секретарь НАТО не может также переместить остающиеся в Германии 20 ядерных боезарядов, скажем, в Данию. Ликвидации атомного минного пояса вдоль зональной границы во времена раскола Германии федеральный канцлер Шмидт добился в двустороннем порядке, точно так же, как Вашингтон в двустороннем порядке договорился о размещении атомных ракет в Польше, а затем отменил этот план по согласованию с Россией.

Совещательные механизмы в ядерной сфере именуются в альянсе «участием». Это «участие» исключает полномочие принимать решения как в положительном, так и в отрицательном плане. Таков однозначный итог происходившего на протяжении десятилетий развития. Само собой разумеется, это относится и к находящимся еще у нас 20 ядерным боезарядам, являющимся пережитками холодной войны. Если бы Америка сочла необходимым их применение силами предназначенной для этого авиаэскадрильи германских ВВС, то немцам оставалось бы только дать указание о невыполнении приказа. Немецкое «участие» также не включает в себя право решающего голоса.

Поставленная Обамой цель безъядерного мира привнесла успокоение в обсуждении этой темы. Надпартийная группа в составе Генри Киссинджера, Джорджа Шульца, Уильяма Перри и Сэма Нанна рекомендовала подобную переориентацию политики США еще за год до того, как Обама приступил к исполнению своих обязанностей. Аналогичная немецкая группа, состоящая из Рихарда фон Вайцзеккера, Гельмута Шмидта, Ганса-Дитриха Геншера и Эгона Бара, поддержала эту рекомендацию и предложила вывести 20 оставшихся ядерных боезарядов. Такую позицию заняло и новое федеральное правительство. Обе группы впервые встречаются в начале февраля в Берлине для обсуждения возможностей придания эффективного характера растущей международной поддержке, шагнувшей за пределы Европы[214].

Переориентация американской политики от конфронтации к сотрудничеству облегчает углубление стратегического партнерства с Россией. Сотрудничество является ключевым понятием функционирования Европейского союза с момента его возникновения. Его целью является обеспечение способности действовать в условиях многополярного мира. Оно провозглашено более 40 лет тому назад и неоднократно подтверждалось. Как старый политик (что не означает «старик»), я хочу рассказать об одном эпизоде. В начале февраля 1970 года советский министр иностранных дел Громыко впервые посетил резиденцию посла ФРГ для участия в обеде. За послеобеденным кофе он задал мне вопрос: «Когда следует ожидать, что Европа заговорит одним голосом?» Я ответил: «Спросите об этом через 20 лет». Он засомневался: «Вы действительно так думаете?» Я подтвердил. Когда я сообщил об этом в Бонне, реакцией Брандта было: «Да ты пораженец!» Этот эпизод любопытен по двум причинам. Во-первых, Брандт не мог себе представить, чтобы европейское единство потребовало больше времени, чем германское единство. Во-вторых, вместо названных мною 20 лет прошло уже 40 лет, но никто не может всерьез назвать дату или сроки, когда расширившийся тем временем Евросоюз заговорит одним голосом и станет дееспособным полюсом в глобализированном мире. При обсуждении повестки дня 2020-го этот момент на ближайшие 10 лет не предусматривается.