Падение "черного берета"

Они придвинули к дивану журнальный столик и накрыли его тем, что нашлось в холодильнике. Одинец достал запотевшую бутылку «Столичной» и четыре банки чешского пива.

— Тебе, что налить? — спросил он Татаринова.

— Не забывайте, что я на работе. Вечером и ночью — пожалуйста, хоть до белых чертиков, — Татарин пачку «Винстона» зажал под мышкой и стал вытаскивать сигарету.

— Бери рыбу, — Одинец подвинул гостю тарелку с аккуратно нарезанными ломтиками лососины.

— Я помню, Кот, раньше ты любил шпик с луком. Саня, принеси из морозилки сало…

— Да перестаньте, — тихо сказал Татаринов, — я же не есть сюда приехал. А как ты, Серега, здесь оказался? Ты же вроде бы сидел…

— Сначала, сержант, рассказ за тобой. В какую мясорубку тебя занесло?

Татаринов перестал жевать, положил вилку на стол. Ладонью вытер сальные губы.

— Может, слыхали про такой город Грозный? Как раз под Новый год меня там и укоротило. Свои же, эмвэдэшники, из «града» шаркнули по нашему взводу…от тридцати братанов осталось со мной полтора человека…Потом госпиталь Бурденко, где меня окончательно обкорнали, как старую яблоню.

— А чего ты кантуешься на улице? — спросил Одинец. — Ведь наверняка пенсию получаешь…

— Получал, — Татаринов взял рюмку с водкой и залпом выпил. — Расскажу — не поверите…

Карташов слушал и все в нем закипало дьявольским варевом. Кулаки сами по себе сжались, да так, что кожа на костяшках натянулась до белого глянца…

…После госпиталя Татаринов переехал жить к медсестре Вере, с которой там познакомился. Женщина, старше его на пятнадцать лет, взяла его к себе. Из жалости, и три месяца обихаживала, как любимого сына. Купила ему рубашки, майки, подержанный компьютер, чтобы ему не скучно было ожидать ее с работы. Через одного большого начальника, который тоже когда-то лечился в госпитале Бурденко, выбила прописку. Ее старая мать выписалась и уехала к сестре на Украину.

— Однажды Вера сказала, что хочет съездить навестить мать. Я не возражал — мать есть мать. Накупила мне продуктов, пива, атлантической сельди и уехала. Неделю живу, вторую, а ее все нет и нет. Уже с работы стали звонить. Я порылся в шкафу и нашел в альбоме открытку с обратным адресом. Отправил на Украину письмо и, примерно, через месяц мне позвонила ее тетка из Харьковской области… Плачет и не может внятно объяснить, что к чему…Словом, ехала моя Веруня с местным парнем на мотоцикле, а тот придурок, не справился с управлением и — с моста свалился в воду. Наверное, был пьяный, — Татаринов закрыл глаза и стал загибать пальцы. — По-моему, в октябре того же 1997 года, после такого известия, я ужрался, как свинья…Уже привык к ней, она для меня была и нянька и мамка. После ее смерти я остался без родни и друзей. Бывало сидишь один в комнате и воешь. Вспоминаешь жизнь и воешь, воешь… Только бутылка и спасала.

— И после этого пошел побираться? — Одинец наполнил рюмку Татарина. Тот накрыл рюмку ладонью.

— Все, мне больше нельзя…А насчет побираться…Не пошел, а отвезли на «ниссане» и посадили на ящик. Сказали, если уйду, они мне оторвут последнюю клешню. А куда уходить? Разве что в Москву-реку или башкой с четырнадцатого этажа…Но туда еще надо добраться…

…Однажды к Татаринову домой заявились молодцы и представились сотрудниками фонда помощи «афганцам». И он рассиропился. А как не поверить, если коньяк лился рекой, в доме появились красная икра, мясо, бананы, пиво таскали сумками. Один из пришедших, назвавшийся Ваней Грушевским, ласково полюбопытствовал — не может ли он, Татаринов, прописать к себе его родного брата?

— Коронный номер аферистов, — тут же прокомментировал Одинец. — В Москве таких, как ты лохов, кидают по два раза в день. И ты, разумеется, прописал…

— Сначала я сопротивлялся, словно наши в Брестской крепости. Я эти номера уже тоже знал…

Когда переговоры ни к чему не привели, "покровители афганцев" применили к нему пытки. Начались они с угроз закопать его в балашихинском лесу или с гирей на шее утопить в ближайшем водохранилище. Потом в ход пошли прижигания сигаретой чувствительных мест и ежедневные избиения. А когда Татарин, измотанный болью и безнадежностью, стал терять сознание, ему в культи стали вбивать гвозди.

Карташов с Одинцом увидели, как на этом фрагменте своего рассказа Татаринов схватился за штанину, подколотую к животу, и начал ее в истерике трясти и рвать.

— Меня и без того каждую ночь мучают страшные фантомные боли. Я орал, как бешеный, падал на пол, чтобы как-то отвлечься, после пил горстями анальгин. Потом эти сволочи все лекарства у меня забрали и стали колоть морфий. Прямо через рубашку, сонного… Пока не началась ломка…