Эти музыкальные экзерсисы заключали вечер, который был посвящен литературе. Эбнер и Бонд читали свои новые произведения с упоением, как и положено авторам в подобных случаях, а присутствующие слушали, если и не получая особого удовольствия, то, во всяком случае, с достойным терпением. Эбнер прочитал две-три главы из «Возрождения», а Бонд всего лишь несколько страниц из своей повести, где, отказавшись от подражания иноземным романтикам, он обратился к воспеванию родных полей. Пробуя свои силы на новом, непривычном для него материале, Бонд рассчитывал на поддержку и одобрение Эбнера; однако он обманулся в своих ожиданиях.
— О коровах на выгоне надо писать просто, — заметил Эбнер, — без прикрас, не вдаваясь ни в историю, ни в мифологию, не притягивая своих впечатлений от путешествий по другим странам. Вот, например, вы упоминаете о Ranz...
— Ranz des vaches, — подсказала Медора, — это, кажется, песенка альпийских пастухов...
— Это для колорита, — возразил Бонд, пытаясь защищаться.
— Передайте колорит нашего родного пастбища. Затем вы говорите о какой-то породе скота, разводимой в окрестностях... Рима, если не ошибаюсь?
— В Кампанье. Путевые заметки...
— Путешествие — праздное занятие, — заявил Эбнер.
— Безусловно! — подхватила Клайти. — Сидите у себя на пороге, как советовал Эмерсон[17]
.— Разве он так сказал? — вмешался Джайлс-отец. — Мне кажется, он говорил, что...
— Все известно, — перебил Стивен, — но мы не следуем его совету.
Эбнеру было непонятно, о чем шла речь, но он не нашел нужным расспрашивать.
— Далее, вы цитируете какого-то древнего автора, — Феокрита[18]
, кажется?— Да, Феокрита, так это же исторический фон.
— Оставьте историю в покое. Живите настоящим. А прошлое забудьте, похороните его.
— Не так-то легко. Наследие веков, сами понимаете. Трудно забыть то, что знаешь. Вот если не знаешь... тогда это просто, — произнес Бонд иронически.
— Достаточно об этом! — воскликнула Медора, опасаясь, что страсти разгорятся.
— Если уж вы не можете обойтись без древних греков, — продолжал Эбнер, — учитесь у них одному — познавать мир. Греки, насколько мне известно, черпали свои знания от предметов и природы, их окружающей, от людей, с которыми они соприкасались. Они не обращались к древним авторам, не рыскали по свету и признания искали не на стороне, а на родине.
— Греки не так-то уж много и знали, — вставила Клайти.
— Ну нет, — возразил Бонд, бросая на Клайти ласковый взгляд, чтобы смягчить свое возражение. — Они все довели до совершенства; возьмите архитектуру — храму недоставало законченности, пока они не сделали портик более строгим и не расчистили дворик перед фасадом и не...
— Замолчите, Бонд, — прервала его Медора. — Лучше послушаем музыку, пока мы не рассорились, — предложила она, поднимаясь. Эбнер был скорее озадачен, нежели раздражен.
Бонд последовал за всеми.
— Буду держаться привычной области, — обратился он к Клайти, засовывая в карман смятую рукопись, — грифы, горгоны, гидры, химеры, всякие чудовища, но никаких коров! Правда, Клайти? Веритиста из меня не получится.
— Самсон разрушает храм, — заметила Клайти. — Рухнула первая колонна. Что будет дальше?
— Они сам погибнет под развалинами, — задумчиво проговорил Бонд, — вот увидите.
Прежде чем Эбнер научился обращаться с педалями пианолы и наигрывать нехитрые мелодии, Медора убрала за ненадобностью большинство своих валиков. «Траурный марш на смерть Зигфрида» был слишком сложен для ее гостя, слащавые итальянские мелодии были ему не по душе. В конце концов ограничились тем, что исполняли патриотические гимны и старинные песенки. У Медоры на ферме была неплохая скрипка, она аккомпанировала Эбнеру, и тот от души радовался, наигрывая «Вечерний лагерь» или «Долину лилий». Родители Медоры давно уже позабыли эти песни, но были не прочь тряхнуть стариной.
Последний валик остановился, слегка щелкнув.
— Ну так что же вы думаете о прочитанной главе? — спросил Эбнер, убирая валик. Его вопрос не относился к Медоре, он оглядел всех, приглашая высказаться. Но Медора была рядом, и его взгляд естественно остановился на ней.
— Как вам сказать... — пробормотала Медора.