Но жюри выставки неприветливо встретило его бесхитростное творение. Стивен Джайлс отнесся к картине с оскорбительной жалостью; Дэффингдон Дилл, влиятельный член жюри, художник, менее других связанный с деятельностью Общества, жестоко ее высмеял; сам Эбнер Джойс, к которому воззвал как к человеку и собрату удрученный сельский живописец, угрюмо отвернулся от него. Владельцы художественных салонов и те, казалось, не возымели желания оказать ему радушный прием. Джерд был озадачен и возмущен. И здесь он вспомнил об отелях, о всех этих каньонах, джунглях и видах на Тихоокеанское побережье Канады, которые украшали их стены.
— Ну, конечно, отели! Вот где мне надо попытать счастья. Уж там-то по крайней мере картины всегда будут на виду.
Но в отелях встретили его холодно. Он обошел их один за другим, и всюду его ожидал отказ. Оставался лишь один, столь величественный, что прежде ему даже в голову не приходило явиться туда со своим предложением. Но теперь он решился — больше ему уже ничего не оставалось. Его встретил портье — еще более величественный и неприступный, чем все, что его окружало; Джерд, однако, не дрогнул и смело попросил указать место, где он мог бы продемонстрировать свое произведение.
При Джерде была одна из его малых картин, в точности воспроизводящая манеру письма и стиль обрамления его крупнейших и лучших работ. «В таком же роде, только побольше», — почтительно пояснил он.
Портье удостоил картину взглядом и заинтересовался. Он даже как бы утратил свою неприступность. Вся его величавость была лишь маской, которую он надевал для ведения дел и для сокрытия некоего прискорбного обстоятельства своей биографии, заключавшегося в том, что всего лишь два года назад он был неотесанным парнем, приехавшим в «столицу» из глухой провинции. Он посмотрел на картину, потом на Джерда — на его узловатые руки, галстук, волосы, бахромой свисавшие на лоб. «Неужели я был таким?» — ужаснулся он. Но он отогнал эту вздорную мысль и, вновь приняв внушительный вид, продолжал слушать объяснения Джерда.
— Эй, Джордж! — крикнул он, перегнувшись через конторку, выложенную мексиканским ониксом. — Зайди-ка сюда.
Вошел Джордж. Это был коммивояжер; никто и на секунду не заподозрил бы, что он может быть чем-то иным.
— Нравится вам? — Портье взял картину у Джерда и, поставив ее углом на конторку, повернул к Джорджу.
Джордж внимательно посмотрел на картину.
— А знаешь, совсем недурно, — сказал. он. — Тыква просто великолепна — в натуральную величину и даже натуральнее настоящей.
— А что скажешь о рамке? — Портье не без удовольствия провел пальцами по лишайнику.
— По-моему, это сделано из досок от забора, а? На мой взгляд, блестящая идея. Сколько раз я, сидя на заборе, колотил босыми пятками о такие доски.
Подобное случалось и с портье, но он воздержался от признания.
— Покупаешь? — осведомился Джордж.
— Нет. Просят разрешения повесить ее у нас, — ответствовал портье, кивком указывая на Джерда.
— Ваша? — спросил коммивояжер.
— Да, сэр. Я написал ее.
— Рамка тоже ваша идея?
— Да.
— Из деревни, а?
— Да.
— Как и большинство из нас. Ну что же, подыщи для его картины местечко, чего там, — посоветовал коммивояжер приятелю, повернулся и вышел из комнаты.
Портье позвонил.
— Скажите Тиму, чтобы он зашел ко мне, — распорядился он. — Сколько вы рассчитываете получить за нее? — спросил он Джерда.
— Да за эту, — Джерд сделал ударение на слове «эту», — я думаю, сотни полторы.
— Правильно, — одобрил портье, — если хотите, чтобы на товар обратили внимание, запрашивайте побольше. Не надо Тима! — крикнул он, вспомнив, что местечко потребуется для другой картины. — Ладно, приносите завтра вашу картину, я распоряжусь повесить ее в холле или еще где-нибудь.
И он повернулся к новому посетителю, который вносил свое имя в книгу приезжих.