Падение Элизабет Франкенштейн

Ветер завывал вокруг нашей крошечной хижины, безуспешно пытаясь отыскать лазейку между глиной и деревом, защищающими нас от стихии. Снега навалило столько, что он закрывал единственное окно, из-за чего даже днем в хижине царил мягкий рассеянный полумрак. Мы не знали, кто построил ее и кому она принадлежала, но за все две недели у нас не было ни единого гостя. А если владелец появится, мы готовы были заплатить за ночлег. Впрочем, я с трудом представляла, чтобы кто-нибудь наткнулся на нас случайно. Снег снаружи хлестал по лицу и залеплял глаза, не стихая ни на секунду. Адаму регулярно приходилось откапывать нас, чтобы мы могли выбраться за провизией.

Благодаря его ненавязчивому мягкому присутствию в хижине было уютнее. Мне всегда становилось спокойнее, когда он был дома. Но одиночество не тяготило его, когда он отлучался, чтобы показаться на глаза жителям деревень в нескольких днях пути, в нашем же крошечном жилище он чувствовал себя не в своей тарелке.

Мы не возражали против его отлучек и убедились, что он это знает. Он должен был вернуться на следующий день, и мы собирались обсудить наш следующий шаг. Я буду скучать по этой воющей хижине. Но настало время принять решение, куда двигаться дальше.

– Знаешь, он действительно гений, – сказала Мэри.

– Кто?

Я положила рыбу на печь и снова задвинула ящик, прикрыв прорубь. Я приготовлю рыбу на ужин, когда Мэри вернется с припасами. Она принесет продукты и новости, если ей удастся что-нибудь узнать. До сих пор мы ничего не слышали о Викторе. Нами никто не интересовался. И, по счастью, свежих сплетен о череде убийств в Женеве или окрестностях тоже не было.

Мне хотелось думать, что так будет всегда. Мэри начала думать, что Виктор умер от ран или что мы перестарались в своем стремлении от него убежать. Она хотела вернуться в Санкт-Петербург и купить для нас троих дом где-нибудь на окраине. Обустроиться на одном месте. Может, Виктор найдет нас через месяц, или год, или не найдет никогда. На что надеялась я, я не знала. Знала только, что с тех пор, как мы приехали в Санкт-Петербург с Мэри и Адамом, я была… счастлива.

– Виктор. Гений, – сказала Мэри, разглаживая сбившийся мех. Она откинула полу шубы, под которой прятала его книги. – И при этом совершенно невыносим. Ты знала, что он тоже вел дневник? Он описывал события своей жизни, но опускал те части, где убивал людей, чтобы заполучить их тела. Он выставил себя героем. Думаю, он боится того, каким его запомнят, если кто-нибудь узнает, что он сделал, и хотел самостоятельно выбрать, что именно сохранить для истории. Ты – на случай, если тебе интересно, – безгрешный и прекрасный ангел во плоти, влюбленный в него без памяти.

– Не замечала за ним такой любви к литературному вымыслу.

– М-м, – протянула она. – А еще в вашу брачную ночь тебя убил Адам! Настоящая драма. После этого Виктора даже на какое-то время поместили в лечебницу – так велика была его скорбь.

– Самовлюбленный индюк, – прошипела я.

Мэри расхохоталась.

– Он определенно любит поговорить о себе. А еще тут масса описаний гор! Он прямо-таки очарован их величием.

– Тебе стоит сжечь его дневники.

– Это решать тебе, а не мне. Еще я изучила его труды. Он психически ненормален и убийца, но его ум… – Она умолкла, и на ее лице проскользнуло что-то, напоминающее восхищение. Она помотала головой, словно отбрасывая это чувство. – Если тебе станет от этого легче, я понимаю, почему ты думала о нем так хорошо и не замечала его истинной природы. Его ум потрясает воображение.

Я вздохнула.

– Я любила его не за ум, а за то, как он ко мне относился. Он ценил меня – единственный во всем мире. И я думала, что это делает меня особенной – то, что он любит только меня. Я должна была понять, что его неспособность любить кого-то еще значила лишь, что с ним что-то не так.

– О, Элизабет, моя славная грустная девочка, – жизнерадостно сказала Мэри. – Я считаю тебя особенной. А ведь я много кого люблю. Ну… какое-то количество людей… – Она помолчала. – По крайней мере, двоих. Да, я определенно люблю двух человек. Если считать Адама человеком, а мы, конечно же, считаем.

Я рассмеялась и неуклюже обняла ее необъятные меха.

– Возвращайся скорее.

Она поцеловала меня в щеку и надела снегоступы. Я вздохнула и приготовилась ко встрече со стихией, когда она потянулась к двери. Ветер ворвался внутрь, заметая в хижину снег. Резко похолодало. Мэри, согнувшись почти вдвое, пробилась против ветра на улицу и побрела по сугробам. Я с трудом захлопнула за ней дверь, с облегчением задвинула засов и подкинула дров в печь.

В тот день, ожидая возвращения друзей у теплой печи в хижине, освещенной мягким прохладным светом, я решила: мы больше не позволим Виктору решать, как нам жить. Мы убегали. Мы ждали. Теперь мы останемся на одном месте и позволим ему нас найти – или навсегда для него исчезнем. Мне неважно было, где мы окажемся, – главное, чтобы со мной была моя маленькая семья.

***