Падение Элизабет Франкенштейн

Стук капель здесь звучал иначе. Оказавшись наверху, я расслышала легкий металлический призвук, как будто вода падала не на выгнутые и почерневшие деревянные половицы, а на другую поверхность. Подсвеченная тусклым дневным светом вода скапливалась на стоящем посреди комнаты столе и, переливаясь через край, собиралась на полу в лужи. Стол располагался точно под открытыми окнами в крыше.

Я шагнула ближе. Под ботинками хрустнуло разбитое стекло. Стол захватил мое внимание, но теперь, опустив глаза, я обнаружила, что вся комната усыпана осколками стеклянных склянок. Кто-то приложил немало усилий, чтобы устроить здесь погром.

Большинство крупных осколков были липкими и мокрыми от содержимого склянок. Мне показалось, что от них пахнет уксусом и смертью. Реагентами, которые консервируют, но в то же время меняют до неузнаваемости.

На других осколках виднелись… другие субстанции. Студенистые массы на полу. Жалкие, горестные фрагменты – чего?

Я отвела взгляд. Что-то внутри меня упорно противилось моим попыткам рассмотреть ближайшую лужу. Понять, из чего она состоит, было невозможно, и все же я знала – знала, – что не хочу на нее смотреть.

Мои ботинки хрустели и царапали пол; в подошву впивались осколки. Я тихонько двинулась к столу. Потому ли, что он располагался в центре комнаты, или же потому, что он был освещен лучше всего, но меня словно несло к нему какое-то невидимое течение.

Стол был металлический, размером чуть больше обеденного. Вокруг него громоздились многочисленные приборы, назначение которых было мне неизвестно. Выглядели они сложно и состояли из механических деталей, проводов и паутины тонких трубок. Как и склянки, все они были необратимо повреждены.

От края стола к окну в крыше поднимался металлический прут, обмотанный чем-то вроде медных проводов. Но и он был искорежен, а провода – оборваны и торчали во все стороны, как выдранные у куклы волосы.

Собравшаяся на столе вода по краям была гуще и темнее, как будто из середины вымыло всю ржавчину. От воды шел резкий металлический запах, но за ним угадывалось и что-то органическое. Что-то, напоминающее…

Я отдернула палец от почти черных пятен, которые собиралась потрогать.

Запах напоминал кровь. Но то ли вода, то ли разлитые по комнате химикаты изменили его. Потому что я знала, как пахнет кровь. И этот запах был близок, очень близок – и все же неуловимо отличался – так, что вызывал у меня больше отвращения, чем все остальное в этой комнате.

– Чем же ты занимался, Виктор? – прошептала я.

Неожиданно раздался стук, и я резко повернулась. Рука скользнула по столу, и меня снова ударило током, как в тот раз, когда я коснулась дверной ручки. Я вскрикнула и отшатнулась. Рука онемела. Я могла ею шевелить, но ничего при этом не чувствовала.

Я окинула комнату испуганным взглядом в поисках источника звука. И снова! На этот раз что-то острое заскрежетало по твердой поверхности. Что-то черное, темнее неосвещенных углов комнаты мелькнуло впереди. Я вскинула руки, чтобы защитить лицо…

Это была птица. Какая-то уродливая хищная птица царапала и клевала массивный ящик, занимавший почти все пространство вдоль стены, обращенной к речному берегу. Должно быть, птица попала внутрь через окно в крыше.

Разозлившись на нее за то, что она меня напугала, – и на себя за то, что испугалась так легко, – я потянулась к первому попавшемуся предмету с пола.

Пальцы сомкнулись на длинном ноже. Такой нож я видела впервые. По форме он напоминал хирургический скальпель, но ни один хирург не стал бы использовать скальпель такого размера. Другие разбросанные по полу металлические предметы поблескивали в тусклом свете, приглашая обратить на себя внимание. Пила, слишком маленькая, чтобы пилить ею дерево. Тиски. Пугающе острые, длинные до крайности наконечники игл, к которым крепились битые стеклянные флаконы с зазубренными краями.

Птица мрачно заклекотала-засмеялась.

Что было в этом ящике?

Стояла осень – преддверие первой зимы, которую мне предстояло провести с Франкенштейнами. Листья были красны, и даже свет, казалось, приобрел карминовый оттенок. Над головой кружили птицы – те, что улетали на зиму, и те, что, как я знала, вряд ли переживут долгую темную зиму в горах.

Мы с Виктором гуляли по тропинкам, которые сами же протоптали в подлеске, когда услышали, как кто-то отчаянно бьется на земле.