Падение Элизабет Франкенштейн

– Исповедник… он находился здесь постоянно, когда я была не в суде, не отставал от меня ни на секунду, грозился, выкрикивал вещи, которые говорила моя мать. За меня некому было заступиться. В отчаянии я начала думать, что мать все это время была права. Что я порождение дьявола, что я обречена на адские муки. Исповедник сказал, что если я не признаюсь в преступлении, то меня отлучат от церкви, а моя душа вечно будет гореть в аду! Он сказал, что мой единственный шанс – получить прощение Господа. И я призналась. Это была ложь – единственный грех, который лежит на моей душе. Чтобы спастись от вечных мук, я совершила единственное в своей жизни преступление. О, Элизабет! Элизабет, простите меня, – всхлипнула она, и я обняла ее крепче.

– Виктор, – сказала я, поднимая голову. – Ее признание не может иметь силы, это же очевидно.

Он стоял спиной, чтобы нам не мешать. Не поворачивая головы, он негромко ответил:

– Мне очень жаль. Здесь уже ничего не поделаешь.

– Тогда я буду бороться! Я сделаю все, что необходимо! Я не позволю им тебя повесить. Слышишь меня, Жюстина?

Она немного успокоилась и подняла лицо. Щеки ее были исчерчены дорожками слез, но глаза смотрели ясно.

– Я не боюсь смерти. Я не хочу жить в мире, где дьявол безнаказанно забирает таких совершенных, прекрасных и невинных созданий. Наверное, так будет лучше – я отправлюсь к моему милому Уильяму, чтобы ему не было одиноко.

Моя душа горела от ее нелепого смирения. Она была настолько убеждена в собственной порочности, что признала за собой вину ради блага какой-то неуловимой души!

Я потеряю Жюстину ни за что. Потеряю единственного человека, которого я пыталась спасти за свою жизнь, полную эгоистичных попыток устроить собственное будущее. Единственного человека, которого я любила потому, что она делала меня счастливой, а не потому, что от нее зависело мое благополучие. И теперь ей предстояло умереть, потому что я решила помочь ей в тот день на улицах Женевы.

– Я не могу жить в этом мире страданий, – сказала я, чувствуя, как слова царапают горло.

– Нет! – Жюстина взяла мое лицо в ладони, и холодные оковы скользнули по моим скулам. – Милая, дорогая Элизабет. Моя любовь. Моя единственная подруга. Живите и будьте счастливы. Окажите мне эту услугу. Если вы хотите почтить мою память, живите той жизнью, которой я для вас хотела и которой вы заслуживаете.

Я не заслуживала ничего подобного.

– Нам пора. – Виктор кивнул на замершего в ожидании тюремщика.

– Нет, – прорычала я.

– Идите. – Жюстина, улыбаясь, отступила на шаг. Луч света из окошка упал на нее и осветил ее со спины, придавая ей сходство с ангелом, которым она всегда для меня была. – Я не боюсь. Пожалуйста, не приходите завтра. Я не хочу, чтобы вы это видели. Обещайте.

– Обещаю, что я не позволю этому случиться. Я их остановлю.

Жюстина задрожала.

– Пожалуйста. Это все, чего я прошу. Пожалуйста, обещайте, что не придете на казнь.

– Казни не будет. – Я не хотела давать ей этого обещания; я не могла этого обещать. Сделав это, я тем самым принимала тот факт, что это произойдет. Я не могла этого сделать. Но боль и страстная мольба на лице Жюстины были так сильны, что я не сумела ей отказать.

– Обещаю, – прошептала я.

– Спасибо. Вы спасли меня.

Она улыбнулась, и я, то и дело оглядываясь, вышла из камеры вслед за Виктором и охранником. Наконец мы свернули за угол, и мой ангел пропал из виду.

В суде меня не стали слушать.

Судья Франкенштейн не стал вмешиваться.

Волнение мое было столь велико, что на следующее утро Франкенштейны переправились на другой берег двумя лодками, чтобы я не могла добраться до города и совершить какой-нибудь «достойный сожаления» поступок. Виктор хотел было остаться со мной, но я закричала, что если он не может ее спасти, то он должен быть там. Если они не могли ее спасти, они должны были стать свидетелями ее гибели.

***

Я была одна.

Я добрела до самой воды и упала на колени. Потом я подняла лицо к небесам и закричала. Я кричала, выпуская наружу всю свою ярость, отчаяние и невыносимое одиночество.

Где-то рядом на мой крик ответило какое-то существо. Я была не одна. В том, втором крике звучало раздирающее душу чувство утраты, от которого у меня перехватило дыхание.

Я свернулась в клубок и зарыдала, и плакала, пока не потеряла сознание.

Глава шестнадцатая Прощай, надежда

Всю следующую неделю я была погружена в пучину скорби. Я не хотела никого видеть, ни с кем не разговаривала. Я ненавидела всех за то, что они живы, а Жюстина мертва. За то, что они, мужчины, не сумели ее спасти.

Смерть Уильяма была трагедией.

Смерть Жюстины была насмешкой.

Когда я наконец вышла из комнаты, достаточно восстановившись для того, чтобы по крайней мере сделать вид, будто я не испытываю ненависть к каждому из обитателей этого дома, то обнаружила, что Эрнест собирает вещи.

– Куда ты едешь? – спросила я, хотя мне было все равно.

– В Париж, учиться. Отец считает, что мне лучше уехать на какое-то время.