Падение Элизабет Франкенштейн

– Разве не логично предположить, что и на этот раз это был сон? Результат травмы и душевного смятения. Возможно, вызванный чем-то, что ты могла видеть, – каким-то изображением? Ночным кошмаром?

Он говорил очень осторожно. Он что-то от меня скрывал. Я видела, как упорно он избегает смотреть мне в глаза.

– Это не я регулярно впадаю в беспамятство! Ничего подобного мне никогда не снилось. Как, по-твоему, я вообще могла придумать такую… – Я осеклась. У меня не было времени над этим подумать, но теперь, избавившись от паники и ужаса, которые я испытывала рядом с чудовищем, я вдруг поняла, что действительно видела нечто подобное раньше.

Рисунок.

В дневнике Виктора.

Знал ли он, что я видела его записи? Не потому ли он предположил, что порождение моего измученного разума было вдохновлено изображением?

Или причины его поведения кроются в другом?

– Когда ты был болен, когда я нашла тебя, – начала я неуверенно, пытаясь на ходу определиться, что я хочу рассказать, а что скрыть, – ты сказал: «У меня получилось». Твой эксперимент прошел успешно. Чем именно ты занимался?

На секунду его лицо исказилось гневом. Я отпрянула, а он отвернулся, подобрал книгу и положил ее себе на колени. Когда он наконец заговорил, его голос звучал так взвешенно и спокойно, что я живо вспомнила, как часами учила его контролировать эмоции.

– Это не имеет значения. Что бы я тогда ни сказал, я был не в себе. Мои эксперименты в Ингольштадте закончились провалом.

Я не хотела на него давить. Я не хотела провоцировать очередной приступ ярости теперь, когда он только-только вернулся ко мне. Но я не могла оставить этот вопрос без ответа: под угрозой была жизнь Жюстины.

– Ты уверен? Иногда из-за лихорадки ты забываешь некоторые вещи. Те, что происходят непосредственно перед болезнью. Те, что происходят до того, как ты оказываешься в постели. Не может ли быть, что…

Виктор со вздохом отложил книгу.

– Я хочу, чтобы ты отдохнула. Я верю тебе и верю, что Жюстина невиновна. Я во всем разберусь и не оставлю судей в покое, пока ее не освободят. Процесс начался сегодня утром. И, раз уж ты проснулась, мне пора вернуться в зал суда.

– Сегодня утром!

Я вскочила с кровати, но у меня тут же закружилась голова. Я не могла стоять: комната ходила ходуном. Виктор мягко, но настойчиво помог мне вернуться в постель.

– Ты не в том состоянии, чтобы присутствовать на заседании. Ты только сделаешь себе хуже.

– Но я должна свидетельствовать в ее пользу.

Он сел за стол, достал перо и окунул его в чернильницу.

– Расскажи мне, что хочешь сказать, а я зачитаю твои показания перед судом.

Лучше бы я присутствовала в суде лично. Я представила, как буду выглядеть в роли свидетеля: облако золотых волос сияет вокруг головы. На мне будет белое. В нужные моменты я буду плакать и улыбаться. Никто не сможет усомниться в моих словах.

Но если я покажусь там в моем нынешнем состоянии, меня посчитают сумасшедшей. Виктор был прав. Сейчас я Жюстине помочь не могла.

Так что я излила свое сердце на бумагу. Жюстина была любимой, самой преданной моей подругой. Она полюбила Уильяма, как родное дитя, со дня их знакомства. Ни одна гувернантка не пеклась о своих воспитанниках с такой радостью и самоотдачей. После смерти мадам Франкенштейн Жюстина заняла ее место и стала для Уильяма самой любящей приемной матерью, какую только можно представить.

– О, Виктор, – сказала я. Печаль во мне боролась с болью. – Мы ведь так и не поговорили об Уильяме. Мне так жаль.

Он закончил писать, аккуратно промокнул перо и отложил его в сторону.

– Я сожалею, что он умер. Бессмысленная смерть в таком юном возрасте. Но меня не оставляет ощущение, что это произошло с кем-то другим. Я едва его знал. – Он повернулся, выискивая на моем лице реакцию или намек на то, как следует реагировать ему. – Это неправильно?

Я долго учила его правильно себя вести, подбирать выражение лица, выказывать сочувствие. Но теперь мне нечего было ему предложить.

– Неправильной реакции на событие насколько жестокое и страшное быть не может, – сказала я.

Ничего удивительного, что Жюстина упала без чувств. Осознание трагедии обрушилось на нее с такой силой, что произошедшее казалось… нереальным.

– Смерть касается нас всех по-разному, – произнесла я наконец. Я закрыла глаза; голова раскалывалась, и мне ужасно хотелось снова провалиться в сон. Наверное, Виктор прав. Должно быть, гроза, мои душевные терзания и удар по голове все вместе пробудили в памяти кошмарный рисунок Виктора и, увеличив в размерах, подсунули его моему мозгу. В конце концов, кошмары преследовали меня всю жизнь.

Хотя прежде я никогда не видела, как эти кошмары обретают плоть.

– Тебя смерти касаться запрещено. – Виктор провел пальцами по моим локонам, рассыпавшимся по подушке, и вышел из комнаты.

Когда другие дети с их ободранными коленями, стучащими зубами и ледяными ступнями засыпали, я выскальзывала из нашей лачуги и выходила на берег озера.