Падение Гипериона

— Этот корабль находился, вероятно, в окрестностях Гипериона...

— По всей видимости.

— В таком случае мы можем вернуться туда. Через эти... «Папские Двери».

Монсеньор Эдуард вопросительно поднял брови.

— Вы действительно хотите этого, господин Северн?

Я замялся.

— Не знаю... Мне приходил в голову и такой план.

— Зачем? — негромко спросил монсеньор. — Ваш двойник-кибрид, личность которого несла Ламия Брон, нашел там только смерть.

Я потряс головой, словно прогоняя сумбур в мыслях.

— Но ведь я часть всего этого. Иначе я просто не знаю, какую роль мне играть — и где.

Поль Дюре невесело улыбнулся.

— Такое чувство испытываем все мы. Похоже на моралите о предопределении, сочиненное скверным драматургом. А куда подевалась свобода воли?

Монсеньор внимательно посмотрел на друга.

— Поль, паломники, все до одного, поставлены перед необходимостью делать выбор, который вы уже сделали. Пусть общий ход событий определяют высшие силы, но собственной судьбой по-прежнему распоряжаются сами люди.

Дюре вздохнул.

— Возможно, вы правы, Эдуард. Не знаю. Я очень устал.

— Если Уммон сказал правду, — вмешался я, — и третья ипостась этого человеческого божества бежала в наше время, то где она и кто она, по-вашему? В Сети больше ста миллиардов жителей.

Отец Дюре улыбнулся. Это была добрая улыбка, лишенная иронии.

— А вам не приходило в голову, что ею можете оказаться вы сами?

Я дернулся, как от пощечины.

— Чушь! Да ведь я не... не совсем человек. Мое сознание плавает где-то в матрице Техно-Центра, а тело реконструировано по обрывкам ДНК Джона Китса и биосформировано, как у андроидов. Даже воспоминания мои имплантированы. А моя так называемая кончина и мое «выздоровление» от туберкулеза разыграны на планете, созданной исключительно для этой цели.

Дюре все еще улыбался.

— И что из вышеперечисленного мешает вам быть воплощением Сопереживания?

— Я не чувствую себя частью какого-то там бога, — отрезал я. — Я ничего не помню, ничего не понимаю. И не знаю, что делать.

Монсеньор Эдуард дотронулся до моего запястья.

— Можем ли мы утверждать, что Христос всегда знал, как поступить дальше? Он знал, что придется сделать. Согласитесь, это далеко не одно и то же.

Я потер глаза.

— А я и этого не знаю.

Голос монсеньора звучал по-прежнему спокойно.

— Мне кажется, Поль имел в виду, что, если этот дух скрывается здесь, в нашем времени, он может и не догадываться о своей подлинной природе.

— Бред, — пробормотал я.

Дюре кивнул.

— Многие события, происшедшие на Гиперионе и вокруг него, кажутся бредом. И, по-видимому, бред этот заразен.

Я взглянул иезуиту в глаза.

— Вот вы были бы идеальным кандидатом на роль божества. Провели жизнь в молитвах и размышлениях, крупнейший ученый-археолог. Плюс ко всему претерпели распятие.

Улыбка сошла с лица Дюре.

— Вы сами слышите, что говорите? Разве это не сплошное богохульство? Я предал мою Церковь, мою науку, а теперь, исчезнув, моих товарищей по паломничеству. Христос мог потерять веру на несколько секунд. Но он не торговал ею на рынке в обмен на бирюльки эгоизма и любопытства.

— Хватит, — оборвал нас монсеньор. — Что толку в подобных разговорах? Поищите-ка кандидатов хотя бы в труппе, разыгрывающей нашу маленькую Мистерию о Страстях Господних. Секретарь Сената Мейна Гладстон, несущая на своих плечах бремя управления Гегемонией. Участники паломничества... Мартин Силен, который, как вы сами рассказывали, уже сейчас страдает на дереве Шрайка ради своих стихов. Ламия Брон, поставившая на карту все и все потерявшая ради любви. Господин Вайнтрауб, истерзанный дилеммой Авраама... и даже его дочь, вернувшаяся к младенческой невинности. Консул...

— Консул мне представляется скорее Иудой, чем Христом, — возразил я. — Он предал всех — и Гегемонию, и Бродяг. Те ведь тоже считали его своим союзником.

— Если исходить из того, что рассказывал Поль, — ответил монсеньор, — Консул не изменил своим убеждениям, и он остался верен памяти Сири. — Старик улыбнулся. — Кроме того, в нашей пьесе еще сто миллиардов действующих лиц. Бог не избрал в качестве своего орудия Ирода, или Понтия Пилата, или Цезаря Августа. Он выбрал безвестного сына безвестного плотника одной из самых захолустных провинций Римской империи.

Я встал и принялся расхаживать по старым плитам, поглядывая на алтарную светящуюся мозаику.

— Но что же делать нам? Отец Дюре, вы должны отправиться со мной и встретиться с Гладстон. Она знает о вашем паломничестве. Возможно, ваш рассказ поможет предотвратить кровопролитие, которое представляется сейчас просто неизбежным.

Дюре тоже поднялся. Скрестив руки на груди, он устремил глаза вверх, словно вопрошая тьму под куполом.

— Я собирался это сделать, — сказал он. — Но прежде мне нужно посетить Рощу Богов — переговорить с их эквивалентом Папы — Истинным Гласом Мирового Древа.

Я замер на месте.

— Рощу Богов? Она-то тут при чем?